– Я знаю, что надо делать! – сказала Марина твари. – Я знаю,
чего ты боишься!
И она кинулась к сумке, трясущимися от ненависти и страха
руками кое-как расстегнула «молнию» – там в вещах у нее была зарыта бутылка
виски, единственное спасение, – и накинулась на плоский сверток. Старухин
пирог, поняла Марина. Ватрушечка.
Сверху он уже остыл, но снизу был еще теплый, заботливо
укутанный в чистую белую салфетку с вышитым краем.
Марина тоненько, по-заячьи закричала, выхватила сверток и
изо всех сил швырнула его в стену.
– Отстань от меня!
– Да не дело ты задумала, говорю тебе! Поедем отсюда, а,
Варь? Ну Ва-арь! Ну поедем отсюда!
Он шел за Варей, скулил и лишал ее последних остатков так
называемого мужества.
Господи, какое там у нее мужество! Прав отец, мерехлюндии
сплошные!
Огромный серый старый московский дом нависал над ней, как
великан над букашкой. Еще одно движение, она войдет в его тень – и великан
заметит ее и раздавит. Стараясь не слушать бухтения Вадима, Варя задрала голову
и посмотрела. Говорят, когда-то башни строили заключенные, и все эти кирпичи –
до неба! – все шпили, статуи, портики положены и поставлены невольничьими
руками. Руками рабов.
Может, поэтому – из-за рабов, – а может, потому, что в доме
жил Волошин, все эти кирпичи – до неба! – ее пугали.
Раньше ее никогда не пугали… дома.
Кажется, Вадим до последней секунды не верил, что она на
самом деле потащится к разлоговскому заместителю, потому что отстал только у
подъезда.
– Я тебя тут жду, – буркнул он недовольно, и она на него
оглянулась.
Сделав оскорбленное лицо, он стоял на тротуаре, и даже его
коричневая кожаная куртка выражала возмущение.
– Я… сейчас, – зачем-то шепотом пообещала ему Варя, так, что
услышать ее он никак не мог. Или это она себе сказала – я сейчас?
– К кому? – проскрипел домофон, когда она нажала блестящую
кнопочку.
– В тридцать третью квартиру.
– Ждут? – осведомился домофон.
Варя точно знала, что нет.
– Ждут.
В домофоне зашуршало, потом раздался пронзительный писк, и
дверь чуть подалась. Варя налегла и отворила ее.
В громадном и пустом холле, похожем на вестибюль метро в два
часа ночи, было сумеречно, шаги гулко отдавались от стен. Варя несколько раз
здесь бывала, привозила бумаги и всегда поражалась холоду и простору!..
…С Тухачевского когда-то все виделось иначе – шикарней,
уютней, аристократичней. С Тухачевского казалось – где деньги, там и счастье,
радость, веселье, море беззаботного света и тепла. Про холодные, гулкие своды
как-то и не думалось никогда. И про то, что жить здесь, пожалуй, нелегко, тоже
не думалось.
Впрочем, одернула себя Варя, тебе здесь жить вряд ли
придется! И приспосабливать себя к сводам тоже едва ли понадобится. Холодные
они или не холодные, нам это неважно. Нам на метро до «Сокола», а там до
Тухачевского рукой подать, вот и все дела!
Волошин открыл дверь моментально, как будто стоял и ждал,
когда кто-нибудь позвонит.
– Здрасти, Марк Анатольевич.
Ей-богу, он даже в лице переменился. Он переменился в лице,
помедлил и спросил, что случилось.
– Ничего, – зачастила Варя, всерьез опасаясь, что он
выставит ее вон, – правда, ничего, Марк Анатольевич! Я хотела вас предупредить,
но у меня телефон разрядился…
Это было вранье чистой воды.
Звонить она не стала, потому что была уверена – он ее не
примет. «По субботам я не принимаю, дождитесь понедельника!»
Но Варя решительно не могла ждать до понедельника!..
– Что у вас… разрядилось? – уточнил Волошин.
– Телефон, – упавшим голосом повторила несчастная Варя и
вперила глаза в пол. – И я не смогла вам позвонить.
– Отлично, – оценил Волошин.
Он не приглашал ее войти и вообще не делал ни одного
движения, и Варе вдруг стало страшно и стыдно. Так стыдно, что даже слезы
навернулись на глаза. Зачем она приехала?! Да еще без предупреждения?! Спасать
человека, который явно не нуждается в том, чтоб она его спасала?!
– Марк Анатольевич, – заспешила Варя и несколько подалась
назад, к громоздкому старинному лифту, который только что ее привез, – я все
поняла… Извините меня. То есть прошу прощения. Я тогда лучше в понедельник…
Он слушал, молчал и не двигался.
Варя поняла, что нужно спасаться сию же минуту, сейчас.
Промедление смерти подобно.
– Я просто поняла, где могут быть вторые ключи… Ну у нас
сейф не открывался… До свидания, Марк Анатольевич!
– Хватит дурака валять, – вдруг сказал Волошин негромко. –
Я… м-м-м… не ждал гостей, но проходите!
И он посторонился, пропуская ее внутрь. Варя еще потопталась
немного – он терпеливо ждал, – потом шмыгнула мимо него в прихожую.
– Проходите. Можете не разуваться.
Варя моментально разулась – как это, идти в дом в башмаках?!
На Тухачевского гости всегда смиренно снимали в прихожей ботинки!
Волошин поморщился, словно она при нем сделала что-то
неприличное, и пошел по длиннющему, уставленному книжными полками коридору
куда-то вдаль. Варя поплелась за ним, разутая, но в куртке.
Он привел ее в кабинет – огромную комнату с эркером, темную
от книжных шкафов и дубовых панелей. Такие шкафы и панели Варя видела в кино.
Кино называлось «Джен Эйр».
– Присаживайтесь.
Варя быстро оглянулась и пристроилась на край кожаного
дивана. Край оказался холодным и скользким.
– Что случилось?
Варя вздохнула. В куртке ей было жарко, и сидеть очень
неудобно. Проклятый диван!
– Марк Анатольевич, – начала она, – я вдруг подумала, что
ключ, который не подходит к нашему сейфу, может быть от того сейфа, который
ставили Разлогову на даче. Было же два сейфа! А ключи очень похожи, желтые с
буквами «Крупп»! Вот я и подумала, что их запросто могли поменять! Ну случайно!
– Тут она взглянула на Волошина и потянула с шеи шарф.
Он смотрел на нее пристально, как сова, и моргал так же
редко. В этом совином выражении было что-то на самом деле страшное.
– Марк Анатольевич, я, ей-богу, просто так подумала… – Варя
поднялась с дивана и взялась рукой за его холодную скользкую спинку. – И тот
телефон, который, помните, не отвечал, так он и не мог ответить, потому что это
не тот телефон… Что вы на меня так смотрите?
