– А… это… давай жареную.
– Даю! – объявила Глафира и вытерла руки. – Сейчас еще
грибов нажарю. Разлогов собирал, а я заморозила. Он любил за грибами ходить…
Он натягивал нелепейшие коричневые штаны с карманами на всех
местах, даже под коленками, надевал козырьком назад древнюю брезентовую
бейсболку, купленную когда-то в Лондоне, хлопал себя по бокам с крайне
озабоченным видом, проверял пакет и нож. С корзиной Разлогов никогда по грибы
не ходил, почему-то считал, что с корзинами ходят «только бабки». И на полдня
исчезал в лесу. Возвращался всегда «с добычей», усталый, жаркий, как будто
занимался невесть каким тяжелым трудом, валился на качалку, стоявшую на
веранде, закуривал и призывал Глафиру рассматривать «добычу». Глафира являлась
на зов, и вдвоем они разбирали крепенькие, холодные, увесистые, пахнущие лесом,
землей и травой грибочки. Чистить грибы Глафира ему не разрешала. Он жадничал,
не давал выбрасывать червивые, как будто никак не мог с ними расстаться, словно
они были из золота! Он все повторял, что «и так сойдет», а Глафира отвечала,
что есть с червяками не согласна. И весело им было, и славно, и общее пустячное
дело – эти самые грибы – объединяло их и казалось обоим очень важным и
интересным.
…И почему ей никогда не приходило в голову, что именно это
настоящее? А все ее печали, высокая грусть, «ты первый начал», разочарование в
нем, в себе и в жизни, поиски «другого», «более подходящего», – чепуха и
выдумки?! Зачем они оба так долго и так бездарно выдумывали какую-то другую
жизнь, вместо того чтобы жить этой, настоящей?
И как теперь вернуть прошлое, оказавшееся настоящим?
– Какая у нас с тобой сейчас жареха будет, – сказала Глафира
громко, – самая вкусная еда на свете!
Дэн пожал плечами. Он был равнодушен к картошке с грибами.
Подумаешь, деликатес!..
– Кому я должен позвонить?
Она вздохнула, решительными шагами ушла куда-то и вернулась
с потрепанной записной книжкой. Уселась на диван перед камином и стала ее
листать.
– Здесь разные телефоны, – объяснила она Дэну, остановившись
на секунду. – Я всегда на бумажке записываю. В электронных книжках путаюсь. У
меня… идиотизм, как у этой твоей Олеси.
– Никакая она не моя.
– Вот! Вот по этому телефону! Спросить нужно Веру
Васильевну.
– Это кто?
– Это одна страшная бабка, ты ее не знаешь. Я сама позвонить
не могу, вдруг там кто-нибудь меня узнает!
– Узнает, и что?
– И бабку не позовут, что, что! Или она сама не станет
разговаривать. Она мне в прошлый раз сказала, чтобы я не смела не только
приближаться к ее драгоценной Мариночке, но даже дышать в ее сторону! А тут
вдруг я звоню!
– Ничего не понял, – признался Дэн.
– Эта бабка мне нужна, – сказала Глафира серьезно. – Она
была здесь у меня и…
Сердце застучало в висках, взмокли ладони, и словно жаром из
камина полыхнуло в лицо.
Да. Очень страшно. Так страшно, что нечем дышать, будто
воздух тоже сворачивается, как кровь. И тем не менее придется выяснить все, до
конца. Иначе и прошлое, и настоящее окажутся ненастоящими, рассыплются, как
пластмассовый дом на морозе!
– Ты должен выяснить, как она сюда попала, – перебивая свои
мысли, заговорила Глафира. Щеки у нее горели лихорадочным румянцем. – Придумай
что-нибудь! Ну что ты садовник или электрик!
– Зачем? – не понял Дэн.
– Нет-нет! – не слушая, продолжала Глафира. – Ты позовешь
Веру Васильевну и скажешь, что ты охранник Разлогова, вот как! И что ты в
записи видеонаблюдения увидел ее на участке, и теперь тебя уволят, если она не
скажет, как попала на участок! Кто ее пустил, понимаешь?
– Ничего я не понимаю! Ты можешь говорить по-человечески, а
не нести какой-то невропунический бред?
– Какой… бред? – не поняла Глафира.
– Невропунический.
Глафира секунду подумала.
– Это что означает?
– Это модное слово. Может означать что угодно. Объясни мне
толком, в чем дело.
Глафира вскочила, забежала за стойку и принялась быстро
мешать на сковороде картошку. В сковороде шкворчало, и Глафира хмурилась.
– Значит, так. Вера Васильевна…
– Бабка?
– Бабка. Бабушка. Вера Васильевна работает у Марины
Нескоровой, знаменитой актрисы.
– Знаю, – Дэн подошел и посмотрел в сковороду с картошкой, –
Нескорову тетя Оля очень обожает.
– Ее все обожают! И она первая жена Разлогова.
– Бабка?!
– Да не бабка, Дэн! Марина Нескорова.
Дэн присвистнул.
– Так она ведь тоже мастодонт вроде этого, Красавина, у
которого мы интервью брали! Сколько же ей лет?!
– Не так много, как ты думаешь. Они с Разлоговым ровесники,
даже учились в одном институте.
– А Разлогов тоже… артист, что ли?!
– Да нет, конечно! Они учились в химико-технологическом, а
Марина потом оттуда ушла и поступила в театральный! А Вера Васильевна у нее ну
что-то вроде домработницы, дуэньи и ангела-хранителя! Живет с ней давно, в
курсе всех тайн и, как я понимаю, очень ее любит, Марину, – Глафира помрачнела.
– В обиду никому не дает. Бабка дня два назад приезжала ко мне, сюда.
Рассказывала совершенно страшные вещи. И я сначала ей поверила, каждому слову.
А потом стала думать. Я чуть с ума не сошла и ничего не придумала, но должно
быть какое-то объяснение, Дэн! Не то, которое подсунула мне старуха!
– Объяснение чему?
– Всему! – крикнула Глафира. – Тому, что Разлогов платил
своей бывшей жене бешеные деньги! Тому, что никогда и никому не верил! Тому,
что послал меня к черту, когда я однажды сказала, что его люблю! Тому, что
никогда…
– А он послал тебя к черту? – мрачно переспросил
двадцатидвухлетний журналист Дэн Столетов.
Глафира оглянулась на него через плечо, вид у нее был
странный.
– И он никогда ничего мне не рассказывал, – договорила она с
некоторым усилием. – Никогда и ничего. И я не могла понять – почему? Все
женились, разводились, ссорились, мирились, и в этом нет ничего страшного!
Почему он никогда ни словом не обмолвился о том, как жил до меня? Почему меня
ненавидит Волошин? Что такое Разлогов мог ему обо мне рассказать? Или,
наоборот, о своей бывшей жене, что он стал меня ненавидеть?
