– Вот что, – вдруг решительно сказала девица, – я в милицию
не пойду. Я Марку пожалуюсь. Вы знаете, кто такой Марк?
Прохоров с силой выдохнул.
– Кто такой Марк?
– Волошин. Заместитель Володин. И он, к счастью, жив и
здоров! Он не оставит меня без защиты. Он знал, как Володя… как Володя ко мне
относился. И он мне поможет! – Она выпрямилась и запулила бумажным катышком в
урну. И не промахнулась. – Кстати, это хорошо, что вы не знаете Марка. Он человек…
страшный. С ним лучше вообще… не знакомиться. И я все, все ему скажу!..
– Вы нас не пугайте, девушка… Олеся… – огрызнулся Прохоров.
Господи, еще и кольцо пропало! Прохорову уже давно нужно
было позвонить, он то забывал, то вспоминал об этом!
Словно отвечая на его мысли, на столе зазвонил телефон.
Совершенно уверенный, что это Галя интересуется, подавать ли кофе – или что
там? Воду? – Андрей нажал на черном мигающем аппарате кнопку громкой связи.
– Але!
– Прохоров? – спросил равнодушный голос, совсем незнакомый.
Андрей перестал расхаживать по кабинету и сверху посмотрел
на телефон.
И сказал осторожно:
– Да?
– Мне известно, что именно вы убили Владимира Разлогова, –
продолжал равнодушный голос, как будто по бумажке читал. – Известно, за что и
каким способом.
Девушка судорожно вздохнула и вцепилась тоненькими
пальчиками в рукав Дэна Столетова.
– Вам надлежит обдумать эту информацию, – продолжал чеканить
голос из телефона, – я сообщу вам, что хочу получить в обмен на молчание. Ждите
звонка.
– Стойте! – заорал Прохоров и сорвал трубку со сверкающего
черной пластмассой аппарата. – Подождите! Кто вы?!
Но в трубке только пунктирно и пронзительно гудело.
Волошин некоторое время посидел в машине. Хорошо бы так до
вечера просидеть. В мире было холодно, неуютно и осенне-печально. В машине
славно пахло сигаретами, играло радио, из решетки отопителя дуло ровным теплом.
Деревья качались высоко-высоко, и небо в разрывах дождевых
нахмуренных облаков было очень синим. Почему такое небо бывает только осенью?..
Волошин посидел еще немного, потом вытряхнул из пачки
сигарету, малодушно решив, что хочет курить. Он курил и думал, что курить вовсе
не хочет. От каждой затяжки на языке оставалась тошнотворная вязкость. Листья
вдруг сыпанули на лобовое стекло, должно быть, ветер принес. Волошин включил
«дворники», согнал осеннюю разноцветность вниз. Один листок, самый стойкий,
зацепился и теперь мотался вместе с «дворником».
Тук-тук – равномерно постукивал «дворник».
Тук-тук – постукивало в такт сердце. Оно у него побаливало
последнее время.
Ну все. Хватит разводить антимонии – или антиномии, он
никогда не мог запомнить! Кажется, это что-то из «большой литературы» – какой-то
герой путался так же, как и Волошин, демонстрировал необразованность.
Он затолкал окурок в переполненную пепельницу и решительно
выбрался из машины. Ничего не поделаешь, надо идти.
Когда Разлогов умер, было еще тепло, листва, яблоки на
траве. А сейчас такая глухая безнадежная осень, как будто с тех пор прошло сто
лет.
Хорошо бы с тех пор прошло сто лет!..
Волошин сунул руки в карманы и посмотрел сначала в одну
сторону, потом в другую. Пуста была поселковая улица. Только голые рябины
дрожали на ветру и кусты сирени все сыпали и сыпали некрасивые скрученные, как
будто побитые плетью листья.
…Почему так? Почему даже листья умирают по-разному? Одни –
красиво, гордо и разноцветно, а другие – глупо, скрюченно, торопливо?
Волошин перепрыгнул лужу, подошел к калитке, похожей на
врата готического замка, и позвонил.
Конечно, никто не ответил.
Разлоговская вдова, насколько было известно Волошину, в
первую очередь выгнала всех из дома. Не осталось никого, ни водителя, ни
домработницы, некому дверь открыть!..
Дура, мать ее, даже на похороны никого не пустила!..
Волошин помедлил и позвонил снова. Никакого ответа. Впрочем,
ничего другого он и не ожидал.
Забор, в духе крепостной стены все того же готического
замка, шпилями и башенками почти упирался в облака. Волошин поднял голову и
посмотрел.
…Почему так? Почему даже в самом сером и безысходном небе
всегда бывают ослепительно-синие просветы, в которых кувыркается солнце? Почему
так никогда не бывает в жизни?
Шпили и башенки, а также флюгер с флагом и кошкой, выгнувшей
презрительно хвост, придумал знаменитый архитектор Данилов – фантазер и
эпатажник.
Разлогов с ним дружил, а Волошин был уверен, что Данилов
больной.
Больной или здоровый, архитектор Данилов тем не менее
спроектировал забор так, что штурмом его было не взять – надо отдать должное и
Данилову, и забору. Но попасть на участок несанкционированно все же было можно.
Этот способ попадания придумал сам Разлогов, который то и дело забывал ключи.
Волошин еще раз глянул по сторонам – никого – и решительно
полез в заросли бузины и рябины, которыми был обсажен разлоговский участок.
Полоумный архитектор Данилов насоветовал. Сказал, что рябина
с бузиной вполне средневековые деревья. Средневековые деревья осыпали Волошину
на куртку и за шиворот листья и тяжелые осенние капли.
Волошин, отряхиваясь, как мокрый пес, добрался до выступа в
стене, сделанного в виде башенки, и зашарил по влажным, как будто замшелым,
кирпичам. Пальцы нащупали резиновый козырек, а под ним толстую упругую кнопку.
Волошин вдавил кнопку, которая важно и громко щелкнула, и
стал выбираться из средневековых – вполне! – зарослей. Выбравшись, он зачем-то
потопал по гравию ногами, словно вылез из сугроба, и толкнул калитку,
подавшуюся удивительно легко.
Ну вот. Все очень просто.
Между деревьями виднелся дом, и – вот что хотите делайте! –
вид у него был нежилой и мрачный, как будто дом знал, что хозяин больше никогда
сюда не вернется.
Волошин аккуратно прихлопнул за собой калитку и пошел по
веселой дорожке, вымощенной, как в сказке, желтым кирпичом. На дорожке стояли
лужи.
Раньше никаких луж не было. Садовник Юра «разгонял» их
длинной шваброй, и лужи весело сливались в водостоки, и листья подметали, и
плитку чистили, чтобы не было «запустенья», которого Разлогов терпеть не мог.
