Глафира вытащила из коробки, стоявшей на стойке, бумажные
салфетки и сунула Варе. Та прижала их все к лицу. Плечи у нее вздрагивали.
– А документы на землю куда делись? – Это Волошин спросил.
– А никуда они не девались. Разлогов забрал их с собой. Он
сказал, что они вполне могут быть мотивом. Он не понимал, из-за чего его хотят
убить! А тебе они зачем понадобились, Марк? Зачем ты кинулся их искать?
– Да затем, что они пропали! – злобно сказал Волошин. – В
сейфе на работе их не оказалось, а они всегда там были. Тогда я решил, что
Разлогов вполне мог забрать их домой, сюда. Я должен был посмотреть их до того,
как начнется вся эта канитель с наследством. Я же не знал, что вы с ним… что ты
никогда не была его законной женой! Я хотел показать их какому-нибудь юристу,
вроде Астахова, который понимает немножко больше, чем наш Дремов! – Он помолчал
и добавил ожесточенно: – Я не хотел, чтобы ты получила эти миллионы. Ей-богу,
не хотел. Мне казалось, что это несправедливо. Ты его обманывала, у тебя все
время был этот… Прохоров, и я был уверен, что Разлогов умер из-за тебя. А он
из-за тебя остался жив, оказывается.
– Так не говорят, – машинально поправила Глафира. – Он мог
умереть из-за меня. А жив он остался благодаря мне.
Дэн Столетов тихонько улыбнулся. Филфак – это правда хорошее
образование!..
– То есть ты хотел, чтобы грамотный адвокат объяснил тебе,
что нужно сделать, чтобы я ничего не получила, да?
– Да. Может, есть какие-то лазейки в законе!.. Ты бы
осталась с носом, а там судись сколько хочешь!.. – Он вздохнул. Сердце
успокаивалось понемногу, и он стал оживать, как оттаивать. – Да, в общем,
дальше уже наплевать, отсудишь так отсудишь, но все равно я бы заставил тебя
беситься и страдать из-за денег, которые могут от тебя уплыть. Ты же алчная,
расчетливая дрянь. Ты довела Разлогова до сердечного приступа.
Глафира кивнула.
Варя все плакала. По одной вытаскивала из коробки салфетки,
утирала глаза, комкала и складывала на стойку. Перед ней теперь лежала дюжина
маленьких бумажных снежков.
– После того как Дашка ушла, я просто не мог…
– Не надо мне ничего объяснять, – перебила Глафира. – Я все
понимаю.
Как хорошо, вдруг подумал Волошин. Как хорошо, когда ничего
не надо объяснять! Когда можно сидеть перед камином, слушать собственное
успокаивающееся сердце, чувствовать, как уходит страх, животный,
отвратительный, неконтролируемый – вот сейчас, сию секунду все и кончится,
придет смерть, и больше никогда и ничего не будет! Когда можно… отпустить всю
боль и ненависть последнего времени, проводить их глазами и пожить какое-то
время без боли и ненависти. Когда можно говорить даже самые трудные слова и
вдруг вспоминать самое важное – Разлогов жив! – и улыбаться глупой улыбкой.
– Да и вообще я не понимал, куда они могли деться, эти
документы! О них никто не знал, кроме меня и Володи, но он умер! Значит, я
должен был их найти. И никак не мог.
Какое-то время все молчали, даже Варя перестала всхлипывать.
Трещали в камине дрова, и ветер ломился в окна так, что дрожали подвески на
люстре. Откуда он взялся, этот ветер, когда весь день был тихонький, серенький,
не предвещавший никаких штормов?.. Не иначе прилетел с мыса Заворотного!..
– Кто хочет картошки? – громко спросила Глафира и поднялась
с дивана.
– Нет там никакой картошки, – сказал Дэн. – Я ее съел.
– Всю?!
Дэн кивнул.
– Молодец. Можно еще нажарить. Кто хочет?
– Давайте я нажарю, – предложила Варя. – Где картошка,
Глафира Сергеевна? И… я не поняла. Кто тогда мог звонить мне? Ну ночью! Когда
сказали, что Разлогов не просто умер, а его убили?
– Слушайте, а ведь Андрею Ильичу, ну в смысле Прохорову,
тоже звонили. Он громкую связь в кабинете включил, и я все слышал. Мужской
голос произнес, что это Прохоров убил Разлогова!
Глафира пожала плечами.
– Я думаю, что это сам Разлогов и звонил. Он… мучился очень,
понимаете? Он думал, что подозревать можно кого угодно. И вас, Варя, и Марка, и
Марину!.. Вполне возможно, что он хотел таким странным образом вывести убийцу
на чистую воду. Спровоцировать, или как это называется в детективах? Ну,
вывести из равновесия и заставить совершать необдуманные поступки! А Прохорову,
я думаю, он позвонил, чтобы заставить его нервничать. Он же знал, что у меня с
ним роман…
– Как он мог звонить, если там, на этом мысе Поворотном…
– На Заворотном, – поправила Глафира.
– Там же нет связи, вы сами сказали, Глафира Сергеевна!
– У всех, живущих в таких местах, обязательно есть
спутниковые телефоны, на случай непредвиденных ситуаций. И у дяди Володи есть!
Только это такой… односторонний вид связи, оттуда можно звонить, а туда никак.
Разлогов, находясь там, выяснить ничего не мог, естественно, а как-то
действовать ему хотелось! Вот он и стал звонить.
– Я бы его голос узнала, – задумчиво проговорила Варя. –
Если бы он звонил, я бы точно узнала!
– Скорее всего, он дядю Володю попросил позвонить. Разлогов
просто так ждать, когда все объяснится, не может. Ему непременно нужно
действовать, понимаете, Варя?!
– Нет, – покачала головой Варя. – Не понимаю, Глафира
Сергеевна. Хотя, если он жив, мы у него потом спросим.
– Вы можете называть меня просто по имени, – сказала
Глафира. – Марк, ты знал, что у Разлогова есть ребенок?..
Волошин открыл глаза и перестал глупо улыбаться.
– Нет.
– Нет – не знал?
– У него нет ребенка.
– Есть.
– Кто тебе сказал?!
– Вера Васильевна. Которая сегодня умерла. И не она одна
знала! Еще журналистка Ольга Красильченко.
– Тетя Оля?! – изумился Дэн.
Глафира кивнула.
– Она делает материал о Марине и звонила мне, чтобы
поговорить про Разлогова. То есть собственно Разлогов ее не слишком
интересовал, но он когда-то был мужем звезды. Ну то есть Марининым мужем. Она
знает о Марине все. Она тоже говорила, что ребенок был.
– Да нет! – закричал Волошин. – Ребенок был, вернее, должен
был быть, но он… умер. И Разлогов окончательно от Марины ушел. А я говорил ему…
– Я знаю, что ты ему говорил. Чтобы он остался и что все это
просто недопонимание двух взрослых любящих людей, то есть Разлогова и Марины.
Вот и журналистка Ольга Красильченко сказала мне, что ребенок умер. А Вера Васильевна
сказала, что жив. И что он… ненормальный.
