– Кто… ненормальный?
– Ребенок жив. Только он родился больным, потому что
Разлогов… – Глафира никак не могла это выговорить, ну, вот не могла, и все тут!
Волошин встал, взял со стойки все тот же стакан, налил воды
из-под крана и подал ей. Они только и делали, что подавали друг другу воду, как
в спектакле про истеричных барышень!
Глафира подержала стакан и сунула ему обратно. Волошин
выпил.
Я должна довести дело до конца. Я не смогу жить дальше, если
не разберусь во всем здесь и сейчас. Мне еще многое предстоит пережить и
передумать, но я справлюсь. Теперь я уже точно знаю, что справлюсь, но сейчас…
только вперед.
– Вера Васильевна сказала, что мальчик родился
неполноценным, потому что Разлогов избил Марину. А она была беременная.
Волошин вытаращил глаза.
– Разлогов не хотел ребенка, категорически. И он от нее
ушел. Это было семь лет назад. Ребенок живет в интернате для… таких детей, в
Смоленске. Марина его там навещает.
Глафиру затошнило, и она, как тогда, в лесу, решила, что
лучше бы ей утопиться. Но сейчас уже поздно, поздно топиться!..
– Глаша, – начал Волошин. Он никогда не называл ее так. – Я
точно знаю, что Разлогов хотел ребенка! И он любил Марину! Он не мог ее бить!
Глафира Сергеевна, ты понимаешь, что это… что этого просто не могло быть?
– Почему?
– Почему? – растерянно переспросил Волошин. – Потому что не
могло быть, и точка!..
«И точка», так всегда говорил Разлогов.
Ты не можешь так поступить, и точка. Я не стану этим
заниматься, и точка. Меня это не интересует, и точка!..
Я не могу тебя любить, и…
– Да не мог он ее бить, я тебе точно говорю! И я знаю, что
ребенок умер и все разладилось! Я помню, как это было ужасно! Я никогда не
думал, что здоровый, нормальный, умный и трезвый мужик может умереть от любви,
а Разлогов чуть не умер!
– От любви? – тихонько спросила Глафира.
– От того, что Марина ему изменила! – Волошин вдруг
заметался по комнате, как давеча Глафира. Только он бегал в отдалении, забегал
за камин, пропадал и появлялся снова. – О господи, что за чепуха!.. Я и тогда
ему говорил, чтобы он не спешил, что все еще как-нибудь образуется, а он
отвечал, что так быть не может. Что он верит – или не верит. Любит – или не
любит. По-другому он не умеет.
– Не умеет, – подтвердила Глафира тихонько.
– А где розетка для Интернета? – вдруг громко спросил Дэн
Столетов. – Мне очень нужно.
– В кабинете.
– А кабинет где?
Глафира кивнула на дверь в углу зала.
– У нее какой-то роман случился, – продолжал Волошин, не
обращая внимания на Дэна с его розеткой. – Ну она актриса, и тогда уже было
понятно, что будет великой!.. Она играла в театре, ее в кино стали приглашать,
и роман у нее случился с кем-то из великих. С каким-то режиссером, что ли!..
– Красавиным?
– Кажется, да. С Красавиным. А ты откуда знаешь?! Тоже тетя
Оля рассказала?! – спросил Дэн.
– Я была у него дома. Случайно. И увидела фотографию. На ней
Разлогов, Марина и этот самый Красавин, – Глафира помолчала. – По той
фотографии все понятно. И про Марину, и про Красавина…
Варя чистила картошку и время от времени поглядывала на
Волошина.
– У них все разладилось, и Разлогов тогда сказал, что больше
никогда не поверит ни одной женщине на свете. А потом они разошлись, и все! И
ребенок умер, но вовсе не от того, что он ее бил. Это просто невозможно, Глаша!
Ну я не знаю! Разлогов, конечно, тяжелый мужик, но он не способен бить женщин.
Ты что?! Не понимаешь?!
– Я понимаю, – сказала Глафира, чувствуя себя намного
сильнее его, – но я должна разобраться! Разлогов все время давал ей деньги,
очень большие. Зачем, на что?! За что? Если ребенок умер при рождении, от чего
тогда он откупался?!
– А ты думаешь, он откупался?!
– Марк, если ребенок был и если он действительно родился
неполноценным, значит, Разлогов мог давать деньги только в одном случае. Если
он чувствовал себя виноватым. В чем он мог быть виноват?.. А Вера Васильевна,
которая прожила с Мариной всю жизнь, говорила, что Нескорова занята
зарабатыванием денег именно для того, чтобы содержать ущербного ребенка,
понимаешь? И что Разлогов никогда ей не помогал. А он помогал, я точно знаю! На
что он мог давать ей такие деньги?!
– Я не знаю, – растерянно сказал Волошин.
– И зачем она постоянно ездит в Смоленск? А бабка сказала,
что ездит она именно в Смоленск! Зачем?..
– Я не знаю, зачем, – громко сказал Дэн Столетов, и Глафира
на него оглянулась. Он стоял в дверях разлоговского кабинета, и волосы у него
торчали в разные стороны, – но точно не затем, чтобы посещать там какой-то
интернат для умалишенных.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда, – сказал Дэн уверенно и показал большим пальцем
себе за плечо, – из мировой сети. Ты что, думаешь, я в аське сидел? Или в игрушки
играл? Никакого интерната для умственно отсталых детей в Смоленске нет.
– Подожди, – сказала Глафира то ли Дэну, то ли себе самой, –
подожди!
И опять схватилась за волосы. Среди светлых прядей сверкнул
огромный бриллиант. Все смотрели на нее. Варя все стругала картошку, потом
бросила нож и вытерла руки.
– Если интерната нет, значит, может, и ребенка нет? То есть,
может, он на самом деле умер? А? Может такое быть? – Глафира подумала немного.
– Нет, не может. Марина, конечно, способна сочинить все, что угодно, но бабку
вряд ли удалось бы обмануть. И зачем? Зачем?! И машина с водителем! Если у
Разлогова не было тогда ни машины, ни водителя, значит, он не мог приехать,
когда бабка была на рынке!
– На каком рынке, Глаша?
– А раз он не мог приехать, значит, он не мог ее избить!
– Да не избивал он ее! – заорал Волошин. – Это просто
какая-то чушь собачья! Он ее любил! Я думал, он ее до сих пор любит! Я думал,
он документы на месторождение ей отдал, потому что тебе не доверял! Он дышать
без нее не мог, как же ты не понимаешь?!
– Я понимаю, – сказала Глафира. – Я все понимаю. Но это
значит только одно…
– Что?
– Дэн, мне надо повидаться с твоей тетей Олей, вот что, –
заключила Глафира. – И все встанет на свои места. Как ты думаешь, она это
переживет?..
