– Как тебя зовут? – спросила Глафира. Какая-то палка поехала
ей под ноги, она подняла и прислонила ее к стене.
– Ой, меня Лена зовут! А вас?
– А ты знаешь такого мальчика, – Глафира вздохнула и
продолжила решительно, – Володю Савушкина?
– Вовку? Конечно, знаю! Только он маленький совсем. А зачем
он вам?
– Просто так, – быстро сказал Дэн и подтолкнул Глафиру
вперед. – Нам в Москве сказали, что у вас есть такой мальчик, вот мы про него и
спрашиваем.
Девчонка пожала плечиками.
– Мальчик как мальчик, обыкновенный, хороший. У нас все
мальчики хорошие. А которые плохие, тех учат быть хорошими. У кого получается,
а у некоторых нет. Макс все время дерется, а Сашка… Наталина Теодоровна! –
вдруг закричала она так, что герань вздрогнула на окне. – Наталина Теодоровна,
вот эти из Москвы приехали! К нам! Они из журнала, как Маша Галкина!
– Не кричи, Лена! Тебе только в опере петь!
Со второго этажа сбежала высокая молодая женщина в джинсах и
свитере. У нее были растрепанные короткие волосы и темные внимательные глаза.
– Здравствуйте.
– Я Глафира Разлогова. Я вам звонила.
– Я уже поняла. Пойдемте ко мне в кабинет или хотите
посмотреть дом?
– Наталина Теодоровна, – затараторила Лена, – давайте
сначала дом покажем! Я им Машу Галкину обещала! И еще поделки из кожи, которые
Татьяна Павловна делает! Ну мы же их всегда показываем! А, Наталина Теодоровна?
И потом обедать! Вы же будете обедать?
«Полячка младая» положила худую руку на голову разговорчивой
Лены и сказала любовно:
– Вот трещотка. Подожди, мы все покажем. А пока нам
поговорить нужно, да?
Глафира кивнула.
– Ой, а они про Вовку Савушкина спрашивали!
Наталина убрала руку и строго взглянула на Глафиру.
– Извините, – пробормотала та. – Просто мне очень надо было
знать. Очень.
– Лен, сбегай за Татьяной Павловной, – вдруг попросила
«полячка». – Скажи, что мне нужен прошлогодний альбом, который к выпуску
оформляли. Я его что-то искала, и не нашла. Поищите вместе, а?
– Хорошо, Наталина Теодоровна. Мы тогда к вам зайдем, да?!
И, перепрыгивая через две ступеньки, она понеслась вверх по
лестнице. Лестница охала и стонала. Пианино все играло, а нестройный хор
исполнял теперь «Джингл беллз».
– Ну что вы! – сказала Наталина. – Переполох на целый день.
Гости из Москвы, такое событие!
– Наталина Теодоровна, – взмолилась Глафира, – можно мне его
увидеть? Ну просто на одну секундочку!
Дэн сзади дернул ее за куртку, и она сердито отмахнулась.
– Это очень важно, поверьте! Я ничего не буду делать, я
просто посмотрю.
Директриса хотела что-то сказать и даже губы сложила, но,
взглянув Глафире в глаза, покачала головой и вздохнула.
– Да, – негромко сказала она. – Я вас понимаю. Но
предупреждаю, все это нужно делать очень осторожно. У нас ведь детский дом. Мы
очень стараемся, но, понимаете, это ведь… брошенные дети, и они об этом знают.
Правда, ваш все-таки еще маленький…
Глаза у Глафиры моментально налились слезами.
– Ну-ну, – строго остановила ее Наталина. – Если вы не
сможете держать себя в руках, то я вам лучше фотографию покажу.
– Я смогу! – жарко уверила Глафира.
Директриса еще помедлила, а потом решилась.
– Пойдемте. Они как раз с прогулки пришли.
Она пошла вверх по лестнице, Глафира устремилась за ней, и
Дэн поплелся следом.
– Вы просто московские журналисты, – негромко говорила
директриса. – Приехали посмотреть наш дом. Я вам его показываю. В детской
спальне, кстати сказать, есть что посмотреть. Там стены расписывал один художник
из Израиля, очень хороший. Он приехал, увидел наш дом и вот стены расписал и
несколько телевизоров купил! А приехал просто как турист, на пароходе, не знаю,
кто его сюда привел. Он как-то сам пришел.
Глафира почти ничего не слышала. Сердце заглушало все звуки
– бу-бух, бу-бух, бу-бух, – и жарко было невыносимо. Она размотала с шеи шарф и
теперь несла его в руке.
– Здесь темновато, у нас лампочки слабенькие, и тут
ступенька. Ну вот. – Она остановилась перед дверью, на которой и правда было
нарисовано нечто такое и эдакое. Из-за двери неслись детские голоса. – Вы
готовы?
Глафира промолчала, а Дэн сказал, что они готовы.
Наталина распахнула дверь.
– А здесь у нас детская! – радостно заговорила она, как
заправская актриса на сцене. – Это спальня мальчиков, а девочки у нас в конце
коридора. Это называется первая семья. У нас семьи, групп никаких нет.
Здравствуйте, Нина Васильевна.
Полная женщина уютными большими руками развешивала на
батарее мокрые колготки. Какой-то мальчишка прыгал на одной ноге, двое других
шушукались на кровати, почти сталкиваясь лбами. Четвертый сидел на маленьком
стульчике очень близко от них и, сосредоточенно сопя, выворачивал наизнанку
ватный комбинезон.
– Все мокрые, – пожаловалась Нина Васильевна, – с головы до
ног! Снег валит, такая красота!.. Мальчики, поздоровайтесь!
– Здрасти! Здрасти, Наталина Теодоровна! Мы с горки
катались, не с нашей, а с большой!
Глафира ничего не видела и не слышала.
Тот самый, который выворачивал комбинезон, вдруг поднял
голову и посмотрел на нее. У него были серые глаза в угольно-черных прямых
ресницах.
Погибель, а не глаза.
– Ну что ж ты, Володя, – сказала Нина Васильевна, – учу
тебя, учу, а ты все никак! Смотри, как надо. – И в два счета вывернула
неподатливую штанину. – Учится лучше всех, – продолжала она, – такие картинки
рисует, хоть сейчас на выставку посылай, а с вещами обращаться не умеет! Уже
семь лет, совсем большой человек, и не научится никак!
Глафира стремительно подумала, что его отец тоже решительно
не умеет обращаться с вещами. Тридцать восемь лет, и все не научится никак!..
– Здравствуйте, – вдруг сказал Глафире мальчишка, и его
серые глаза улыбнулись ей.
– Здравствуй, Вовка, – ответила она.
В громадной гостиной, увешанной итальянскими пейзажами,
писанными русским живописцем, было полутемно от снега, валившего за окнами.
Даже река казалась белой, чистой и какой-то деревенской, широкой и просторной,
словно тот берег был далеко-далеко.
