— Так полшестого утра, — огорчился Семенов. — Люди спят еще.
— А тебе что за дело? Иди, говорю, а то наболтаешь тут независимой прессе…
Обиженный Семенов потянул на себя тяжелую дверь и скрылся в подъезде. Юля и Никита молчали, глядя на меня: он — алчно, она встревожено.
— Кирилл, это не шутки, — нерешительно сказала Юля. — Почему он звонит мне, да еще и запугивает?
— Возможно, вы знакомы, — пожал плечами я. — Ты не узнала его по голосу?
— Да где там, — возмущенно ответила она. — Он так хрипел натужно, явно не хотел, чтобы узнали. Поди разбери, какой у него нормальный голос…
— Между прочим, в этом что-то есть, — оживился Никита. — Значит, он из твоих знакомых.
— Радость-то какая, — саркастически фыркнула Юля. — Да у меня тут полгорода знакомых. Что мне теперь — от всех запереться?
— Необязательно, что он знакомый, — охладил я пыл Никиты. — Может просто проявлять осторожность, вдруг ты разговор записываешь?
— Кирилл, а вдруг это… ну, кто-то из той банды? — спросила Юля. — Или кто-то связанный с ними. К примеру, Алишер?
— Алишер же в дурке, — возразил Никита.
Ты уверен? — сладким голосом поинтересовалась она. — Дурка — не тюрьма все-таки, а он вроде бы не буйный. Мог уже сбежать восемь раз.
— Я узнаю, — пообещал я и ненадолго задумался. — Никит, тебе в связи с Тыртычной ничего не говорит цифра десять? Или, может, она была азартным человеком? В карты не играла?
— В карты? Да разве что на раздевание, — пожал плечами Никита. — Азартна… не знаю, не замечал. А вот десять… Она как-то обмолвилась, что живет в окружении десяток: у нее день рождения был десятого октября, в этом году ровно двадцать бы исполнилось… Мать ее и сестра тоже десятого родились, только одна в июле, а другая не то в январе, не то в декабре, не помню. И жила она в десятой квартире. А причем тут это?
— Да так, — отмахнулся я. — Просто спросил. Сестра сказала, что Мария встречалась с каким-то дизайнером, возможно брюнет, зовут Олегом.
— Ой, по полиграфии, это к Юльке, — отшатнулся Никита. — Я мало кого знаю из этой области.
Юлия ненадолго задумалась.
— Олег… Ну, есть такой. Точнее, я знаю двух Олегов, но один — шкня запойная, у нас в типографии работал, но ему лет тридцать пять, он женат, ребенок есть точно, а может и два. Я, если честно, не помню. Фамилия Шишкин. Только его давно не было видно. Может, уехал куда. А второй — Олег Муроенко. Молодой, лет двадцати шести, действительно брюнет, интересный… Но он в штате нигде не работает, вольный художник. К нему часто обращаются для чего-то экстраординарного. Театр вот наш он оформлял, и на дни города к нему администрация идет на поклон. Совершенно нереальные вещи делает. Но малый он капризный, хотя все делает вовремя. Может быть еще какой-нибудь Олег есть, у нас же знаете как: кто освоил градиентную заливку, тот и считает себя дизайнером… Но больше с именем Олег у меня никто не ассоциируется.
— А телефоны Шишкина и Муроенко у тебя есть? — спросил я.
— Шишкина нет, а Муроенко где-то был, сейчас поищу, если не удалила, — Юля вынула из сумки телефон и принялась давить на клавиши.
— Так почему с Машкой должна была десятка ассоциироваться? — не отставал Никита.
— По кочану, — отрубил я. — Просто спросил.
Никита поморщился.
— Юлия Владимировна, вы не находите, что нас тут разводят, как лохов? Мы тебе помощь следствию, а нам дулю под нос. А-абыдна, да?
— И не говори, — согласилась Юля, продолжая рыться в памяти сотового. — Я вот возьму, да и уеду от греха подальше. Пусть убийца им звонит. Или номер сменю.
— Номер мы на прослушивание поставим, — обрадовал ее я. — Только санкцию у следователя возьмем. Ты не возражаешь?
— Да пожалуйста… Ага, вот он, Муроенко… Записывай.
Я старательно перенес данные из телефона в блокнот. Никита заглядывал мне через плечо, стараясь разобрать что-то в моих заметках. Потерпев фиаско, он сморщился и отошел в сторону.
— Кирилл, — вдруг сказала Юля. — Меня Земельцева спрашивала про две даты. Как ты думаешь, это связано со звонками?
— Какими датами?
— Двадцатым мая и одиннадцатым июня. В эти дни что-то происходило?
Я пожал плечами.
— Возможно, но ничего такого я не помню. Надо сводки посмотреть. Земельцева со мной не откровенничала. Тебе никто не звонил в эти дни?
— Нет, я бы запомнила… Противная баба, эта Земельцева.
— Противная, — согласился я. — Езжайте домой, вы же промокли с ног до головы.
Юлия хотела что-то еще сказать, но потом лишь рукой махнула и влезла в свой оранжевый танк. Никита еще пару минут стоял рядом, и, отчаявшись выудить из нас еще хоть какую-то информацию, пошел к машине.
— Никит, ты это, — крикнул я вслед, — не пиши об этом пока.
— Да о чем тут писать, — скривился он. — Подумаешь, алкаша грохнули… Кто у меня этот материал возьмет? Или есть связь с убийством Машки?
Затормозив у авто, Никита вперил в меня пронизывающий взор.
— До скорой встречи, — ответил я, помахал ручкой и, утянув за собой Семенова, позорно спрятался в подъезде.
— А кто они такие? — спросил Семенов. — Чего вы с прессой так любезничаете? Может же и по шапке прилететь. Или не может?
— Помнишь, два года назад у нас в области убивали молодых женщин, а потом посадили сразу половину администрации и нашего непосредственного начальника?
— Это когда жертв в Интернете искали? — вспомнил сообразительный Семенов.
— Вот-вот.
— Помню. А при чем тут…?
— А вот Никита и Юля на след и вышли. Шмелеву тогда убийца даже голову проломил, чудом выжил. А Юльку мы с ее мужем спасли в последний момент…
Семенов почесал макушку. Я же, припомнив события тех дней, невольно скривился, точно пули, выпущенные из ружья, достались не маньяку, а мне.
— А чего они тут делали? — осторожно спросил Семенов. — Юле звонил убийца?
— Звонил, — раздосадовано сказал я. — И, как говаривал Вини Пух, это неспроста.
Олег
Готэм не спал. Город впитывал страсти мрачных, сырых улиц и ждал своего героя. Здесь, в узких переулках, совершались самые темные сделки. Люди продавали свои тела, души: иногда добровольно, иногда под нажимом обстоятельств, но всегда с нежеланием, точно другого выхода не было. Вот уже несколько дней над высотками стелилась плотная завеса черных туч, истекающих колючими каплями дождя. В Готэме не бывает хорошей погоды. Сюда не заглядывает лето. Осень переходит в зиму, а зима — сразу в октябрь. Город изначально был проклят богом, и теперь в нем никогда не бывает радости. В Готэме холодно и страшно.
