Алекс снова стал прежним, хотя Амаль расслышал бы в его голосе непривычные нотки. Люси и Генри тоже их различили. Саймон взвесил находку на ладони.
— Я помню, — сказал он. — Кажется, «Лейку» ему подарил ваш дедушка? То есть ваш отец, Генри… Уилл говорил, что она досталась ему на восемнадцатилетие.
Генри крепился, хотя его лицо морщилось от переживаний.
— Мой отец выменял ее где-то под Франкфуртом на грузовик с продовольствием, — пояснил он. — Это было то ли в конце сорок четвертого, то ли в начале сорок пятого года. Думаю, сам он не мог оценить этот фотоаппарат по достоинству и взял его только затем, чтобы тому человеку не было так неловко. Похоже, он увидел, как семья пытается варить мороженную конину. Дети выглядели голодными и измученными.
— Уилл рассказывал мне, — кивком подтвердил Саймон, — что практически весь провиант, поступающий в их роту, его дед раздавал голодающим беженцам. Я так понял, что те бежали от наступления русских по всей территории, начиная от Дрездена. Один из них и подарил деду свой фотоаппарат — фактически всучил насильно. Уилл утверждал, что ни одно из достижений современной фототехники по точности не идет ни в какое сравнение с настоящей «Лейкой».
Алекс осторожно развернул обертку и вынул фотоаппарат Уилла в эбонитовом корпусе, поблескивающий матовыми никелированными частями. «Лейка» была явно не новая — очевидно, ею много пользовались, но тщательно берегли. Алекс взглянул на отсчет кадров — пленка была отщелкана не до конца.
Люси тем временем начала исследовать содержимое кожаных мешочков. Как и предсказывал Алекс, в двух из них хранились превосходные новые объективы, а в третьем она нашла четыре коробочки из-под кассет и потрясла их, чтобы проверить, есть ли внутри пленка. В последнем мешочке Саймон обнаружил еще две коробочки и одну кассету, на первый взгляд пустую. Люси взяла ее, отковырнула крышку и пощупала внутри пальцем.
— Здесь заметки о выдержке для проявки и квитанция об отправке с уведомлением, — сообщила она, просматривая бумажные листки. — Заказное отправление, послано с почтового отделения в Канне. Адресовано какому-то Брауну на Тридцать четвертую улицу в Нью-Йорке.
Алекс взглянул через ее плечо на квитанцию и пояснил:
— Роланд Браун — независимый предприниматель, но сотрудничает с «Магнумом», фотоагентством, на которое работал Уилл. Они направляли его снимки в разные издания. Роланд и Уилл были приятелями, у него, кажется, и в Лондоне есть своя контора. Он тоже всячески восхвалял «Лейку» брата, потому что старые объективы без современного покрытия придавали снимкам совершенно иное качество. А когда настало засилье цифровых фотографий, Роланд превратился в ярого поклонника «Лейки».
— Уилл ценил ее за бесшумный затвор — за возможность фотографировать, не привлекая внимания, — спокойно заметила Люси.
Саймон кивнул, а Грейс изумленно взглянула на подругу:
— Тебе-то откуда это известно?
— Знаешь, Грейс, — с улыбкой отмахнулась та, — когда снимается документальный фильм в Южной Америке, приходится попутно узнавать массу бесполезного. Это совсем иная школа, чем там у вас, в развлекательном секторе.
Алекс тоже поглядел на Люси. Они не договаривались держать в тайне ее открытие, которое явилось бы для всех серьезным испытанием и вызвало бы неоднозначные эмоции, но теперь он понял, что никакой особой договоренности и не требовалось. Он понимающе сжал ее руку и сказал:
— Мы опаздываем на ужин. Возьмем вещи с собой в паб, ладно? Здесь их оставлять опасно: слишком они ценные.
Генри выключил освещение в гараже, все снова надели пальто и бодрым шагом двинулись по тропинке к пабу, вдыхая прохладный вечерний воздух.
— Нам от силы пять минут ходьбы, — заверил друзей Алекс. Немного приотстав, чтобы не слышал отец, он обнял Люси за талию и шепнул ей на ухо:
— Всего пять минут ходьбы — и мы у конца радуги.
Они обменялись улыбками.
24
На протяжении всего ужина они оживленно обсуждали вопрос, что подразумевает под собой выражение «подготовиться к Вознесению». Саймон, на время умеривший свое ожесточение против политиков в обмен на удовольствие поделиться с собеседниками своими ценными мыслями по поводу наиболее смехотворных аспектов их теологии, расшумелся не на шутку. Он разглагольствовал о некой приверженке Вознесения, спроектировавшей туалет для себе подобных: чтобы пришествие Христа не застало вас в неудобный момент, прикрепите его изображение на сливной бачок — это должно уведомить ангелов о ваших религиозных позициях. По его словам, существовали и такие, кто каждый вечер ожидал чудесного события и надеялся, что воспарит во время вечерней семейной трапезы и прямо сквозь стропила понесется на воздусях в небеса. А наиболее громогласные из «вознесенцев» утверждали, что католики в целом все толкуют правильно, но их ввели в заблуждение, а Папа Римский является антихристом по той причине, что не позволяет молиться с иноверцами их богам.
— Поскольку других богов не существует, Господь может приревновать и назвать такой поступок «духовным адюльтером»!
Его аудитория завороженно внимала ему. Настроение за столом, поначалу недоверчивое, сменилось на смешливое, а затем и на подозрительное, не злоупотребляет ли рассказчик поэтическими вольностями.
— Это все правда, уверяю вас! — Саймон воздел руки, заранее защищаясь от нападок. — Я понимаю: все это кажется притянутым за уши, но люди, доверяющие подобного рода идеям, относятся без должного критического подхода к элементу фикции, присутствующему в любой пропаганде. Я решил написать в газету большой очерк на эту тему: «Субботнее обозрение» не откажется от хорошей разоблачительной статьи. Ищите на первой полосе.
Генри чрезвычайно заинтересовался новой информацией, но сразу разграничил вздор, который Саймон смаковал с таким юмором, и действительно опасные аспекты подобных верований, признав и политическую заинтересованность некоторых лиц. С оксфордских времен у него остался друг, теперь заведовавший приходом в Уинчестере, — они и доныне частенько встречались за обедом и не теряли связи друг с другом. Генри собирался порасспросить его насчет «христианских сионистов», так сказать, для полноты восприятия. Он также предостерег Алекса от чрезмерной наивности: пребывая в идеалистическом медицинском мирке, легче всего верить, что большинство людей альтруистически стремятся к спасению жизни ближних.
— Я понимаю, Алекс: ты выбрал именно эту сферу, потому что веришь, что она проторит нам путь к лучшему будущему, к сокращению числа болезней, в особенности детских. Ты непогрешимо убежден, будто стволовые клетки — наша основная надежда, но иногда по возвращении с очередной конференции ты сетовал, что далеко не все разделяют твою точку зрения и что их политическое лобби не только не ослабевает, но даже становится все более крикливым. Мы уже обсуждали с тобой, как они пытались обвинить тебя и твоих коллег в присвоении себе функций Господа и, чтобы заставить вас замолчать, доходили до прямой агрессии и оскорблений. Эти люди, многие из которых далеки от каких-либо моральных идеалов, в своих узких целях хотят загнать ваши исследования в рамки, а самые бескомпромиссные из них — те, кто продолжает нападки на тебя и вне конференций, — по духу очень близки фанатикам, о которых говорил Саймон. И если благодаря фамильному наследию ты окажешься в непосредственной близости к людям подобного толка, будь осмотрителен, Алекс. Твои взгляды на жизнь проистекают из выбранного тобой поприща, но ошибкой было бы игнорировать извращенный энтузиазм этих фанатиков. У них донельзя ограниченное мировоззрение, они всё видят по-своему и не собираются даже обсуждать наличие иного восприятия. В их речах сквозит слепая приверженность идее, ненависть, порой даже страх. Эти люди не могут допустить правоты ни либералов, ни ученых, чем дискредитируют ту основу, на которой базируются их убеждения. Всё, что они вычитали в Библии, они наполняют смыслом по собственному выбору, и им вовсе не по нутру, когда кто-то вступает с ними в полемику. Их манию недооценивать просто опасно.
