– Заявлялась тут, – Светлана Петровна скривилась. – Целый
спектакль устроила. Насилу ее вытолкали. Все нервы нам вымотала, змея.
– Когда заявлялась?
По подсчетам Митяя, Ольге оставалось сидеть еще год с
небольшим.
– Да осенью еще, с этим своим, юродивым… Ее по амнистии
выпустили, а она сразу давай права качать. Ну, Стасик-то ее быстро окоротил…
Адрес общежития дал Митяю Григорий Матвеевич.
– Я, Оль, как сумасшедший гнал, два раза гайцы тормозили.
– Зачем?
– Как – зачем? Работа у гайцов такая – полосатыми палками
махать.
– Зачем ты гнал как сумасшедший?
Сказать правду? Потому что теперь ты – моя? Больше у тебя
никого нет, и я торопился забрать тебя отсюда? Увезти к себе? Согреть?
Приручить? Потому что ты мне нужна. Потому что я ждал десять лет и вот
дождался.
– Увидеть тебя хотел.
– Увидел? Что-то еще надо?
А она изменилась. Жесткая стала. Но все равно красивая…
– Да ничего мне не надо!
– Не надо, и уходи.
Митяй выбил из пачки сигарету, закурил – не сразу, с третьей
попытки, так руки дрожали.
– Я… поговорить приехал.
– Дай сигаретку.
Митяй протянул пачку, зажигалку поднес:
– Ты ж вроде не курила никогда?
Она взяла сигарету, затянулась в кулак, пустила дым ему в
лицо:
– Та, которая не курила, была не я, Митя. Ты к той приехал?
– Я к тебе приехал. Пойдем… покатаемся?
Ольга хохотнула – резко, словно ножом полоснула:
– Я уже накаталась, Митя.
Все же он уговорил ее сесть в машину. Они ехали по шоссе, и
Ольга подумала, что все повторяется, как в дурном сне: ровно так же она ехала
со Стасом. Он тогда привез ее на свалку и сказал, что любит другую. Когда это
было? Три месяца назад? Четыре? А кажется, будто жизнь прошла.
Стас тогда в машине все молчал. Говорила она. А теперь
наоборот. Митяй говорит, говорит… Зачем? О чем?
– Оля, я тебя тогда предупредить хотел! Мы со Стасом со
школы еще… а потом в армии…
– О чем ты? Это все не имеет значения.
Митяй тряхнул головой:
– Имеет! Может, если б предупредил, ты бы грудью на
амбразуру не полезла…
Какая еще амбразура?
– Ты же вместо него в тюрягу пошла!
Вот как? Так Митяй в курсе?
– Откуда ты знаешь, что я за Стаса пошла?
– Все знают!
Врет. Никто не знал. Ну, может, кто-то и знал, но уж точно
не все.
– Я тебя, Оль, про Зинку предупредить хотел… Рассказать…
– Митя, я ничего не хочу слушать.
– …А до Зинки Катя была, а до нее Аня или Маня, что ли!..
Все в курсе были, одна ты у нас… святая.
Она вцепилась в руль, вывернула так, что машина пошла юзом:
– Тормози! Сейчас же!
…Ольга стояла на обочине, мяла в горсти снег. Он подошел
сзади, положил руку на плечо:
– Оля… Не надо. Иди в машину. Холодно…
Она позволила накинуть себе на плечи дубленку, отвести в
машину. Губы синие, совсем закоченела. Митяй включил печку на полную мощность,
стал растирать ей ледяные пальцы. Она сидела, не шевелясь, уставившись перед
собой. Потом спросила:
– Мить, а правда, что она у него… два года?
– Да правда, все правда! Тамарка, секретарша ваша, помнишь
ее? Так вот она Зинке звонила, когда ты с работы уезжала, и та тут как тут! Да
у нас город… полтора человека, все знали, одна ты!..
Ольга отобрала руки, отодвинулась:
– Зачем ты приехал? Рассказать мне, что я дура? Не только
бывшая зэчка, но еще и дура?
Он хлопнул по рулю – так, что клаксон взвыл дурным голосом:
– Конечно, дура! Еще бы не дура! И я тебя люблю. И всегда
любил! Когда на Ленке женился, любил! Когда ты детей родила, любил! И когда ты
за него на нары пошла, все равно любил! И сейчас люблю!
Она вдруг помягчела, улыбнулась, став на минуту той,
прежней, девочкой-художницей, в которую Митяй без памяти влюбился на свадьбе
своего друга. Погладила его по щеке:
– Не выдумывай, Митя. Тебе меня жалко, вот ты и выдумываешь.
Почему ты ему не помог, Митя? Когда все это… заварилось? Ты же в городе всех и
вся знаешь? А ты?..
Он отвел глаза.
– Я его наказать хотел. Потому и не стал.
– Меня ты наказал, Митя, и больше никого. Отвези меня
обратно, пожалуйста. Мне на работу рано вставать.
Митяй кричал, что никуда не уедет. Просил, умолял, чуть не
на коленях ползал:
– Оля! Поедем со мной! Ко мне! Мы все сначала начнем! Я все
сделаю, клянусь!
Но она не хотела ничего начинать заново, вот в чем беда. Она
ни о ком, кроме детей, думать не могла. Она никому не верила больше. Никого не
любила. И ей никто никогда не будет нужен, кроме Мишки с Машкой.
– Ты, Митя, хороший мужик, наверное… Но это не ко мне.
Прости.
Наверное, если бы Митяй тогда предложил ей денег, если бы
обещал помочь отсудить детей – она бы согласилась. На все согласилась бы. Жить
с ним, спать, ноги мыть, воду пить, тапки носить в зубах. Но он не предложил.
Не догадался.
* * *
Было воскресенье. Чуть потеплело, и с крыши капало. Солнце
шпарило во всю силу, под окном проснулись воробьи… Надежда на весь день укатила
на экскурсию, которую сама же и организовала. Ольга была предоставлена сама
себе, и от этого остро хотелось повеситься.
Она ненавидела выходные. В будни живется просто и ясно: в
четыре часа встал, до восьми вечера – работа, потом – в койку, и спать, и так
всю неделю. Но в воскресенье есть свободное время на то, чтобы вспоминать
детей, жалеть себя, снова и снова переживать, что у нее отнимут родительские
права.
Ольга послонялась по комнате, взяла с тарелки пирожок с
морковкой – Надежда вчера напекла, – пожевала, отложила в сторону. Чем
заняться? На улицу выходить не хочется. Там сейчас полно детей, гуляют с
родителями, радуются погожему дню… На детей Ольга не могла спокойно смотреть,
сразу начинало сердце щемить, и на глаза наворачивались слезы.
