Она принесла из сушильни стираное белье, разложила на
кровати. Может, в шкафу заодно убраться? А то там черт ногу сломит, в шкафу
этом. Где-то у них был рулон оберточной бумаги? Надежда притащила из
упаковочного «на всякий случай». Полки застелить, что ли?
Ольга достала из угла бумагу, расстелила на полу, открыла
дверцы и критически осмотрела содержимое их, как Надежда выражалась, шифоньера.
Чего только нет! Даже картонная шляпа-канотье с бумажной розой – Надежда ее
сама клеила для выступления драмкружка. А это что за сверток на нижней полке?
Ольга вытащила сверток, развернула холстинку, и на пол
посыпались кисти, тюбики с краской, пастели… Бог ты мой, да это же ее кисти и
краски! Все это Григорий Матвеевич сунул в чемодан перед самым отъездом и
наказал рисовать. А она затолкала сверток в шкаф, да и забыла про него.
Ольга опустилась на колени, вдохнула запах красок, подняла с
полу черный угольный карандаш. Карандаш привычно лег в руку. Странное, почти
забытое ощущение из прошлой жизни… Провела карандашом по разложенной по полу
бумаге. На шершавой серой поверхности появилась загогулина. Ольга провела еще
раз, посмотрела и поставила две жирые черные точки. С бумажного листа на нее
глянула веселая маленькая собачка, похожая на фабричную Жульку. Ольга черкнула
еще пару раз, и рядом с Жулькой нарисовалась мисочка, а в мисочке – здоровенная
мозговая кость. А Ольга уже рисовала будку, и полосатого котенка на крыше, и
грачей на березе… Впервые за много лет ей отчаянно захотелось рисовать. Все
равно что – деревья, людей, мастера цеха Павла Семеновича, собаку Жульку, кошку
Марусю, тарелку с пирогами, чайник с треснувшей крышкой – неважно… Главное –
водить карандашом по бумаге, разводить краски, накладывать мазок за мазком…
Ольга остановилась, только когда совсем стемнело. Зажгла
свет, глянула на часы. Батюшки-светы! Половина девятого! Надежда скоро
вернется, а у нее – полный кавардак! Шкаф как был не разобран, так и остался,
зато весь пол – в рисунках, набросках, эскизах…
Ольга торопливо свернула рисунки в трубочку, затолкала за
шкаф. Вытряхнула из обувной коробки, где у нее хранилась всякая ерунда – нитки,
ножницы, изолента и другие вещи, которые могут пригодиться в хозяйстве, –
бережно уложила туда карандаши и кисти. Коробку задвинула подальше, на нижнюю
полку, к самой стеночке.
С тех пор Ольга полюбила воскресенья. Проводив Надежду, она
доставала кисти и жадно, со страстью, рисовала весь день напролет.
…Весна пришла поздно, зато теплая и дружная. Снег стаял за
несколько дней. В начале недели на дворе еще лежали грязные снеговые кучи, а к
выходным на газоне уже пробивалась свежая травка. Фабричные принарядились,
сменили темные зимние пальто на веселые плащики, самые смелые уже щеголяли в
туфлях на тонкий чулок. Ольга перемыла в цеху окна, и теперь там даже по утрам
было ярко, солнечно, и – странное дело! – входя туда со своим неизменным ведром
и шваброй, Ольга радовалась этому солнцу, и утру, и весне. Она по-прежнему
скучала по детям, она по-прежнему ни о ком другом думать не могла. И ночные
кошмары никуда не делись, и слезы в подушку. Но она начала верить, что все еще
может получиться. Что, может быть, ей удастся скопить денег, найти хорошего
адвоката и добиться разрешения хотя бы видеться с детьми – о большем она пока боялась
мечтать.
И совершенно неожиданно жизнь, повернувшаяся было совсем уж
к лесу передом, а к Ольге – наоборот, начала ей улыбаться.
Ольгу вызвали в профком и предложили путевку в профилакторий
– вроде как поощрение за отличную работу. Ольга подозревала, что без Надежды
тут не обошлось, но та отнекивалась и делала такие невинные глаза, что Ольга в
конце концов от нее отстала.
В профилакторий она не поехала, конечно. Путевку давали
бесплатную, но две недели отдыха никто ей оплачивать не будет. А Ольге позарез
были нужны деньги на адвоката. Она ужималась, как могла, экономила на еде,
штопала дыры на колготках, мыла голову детским мылом, потому что оно самое
дешевое, а из транспорта пользовалась только бесплатной фабричной развозкой. Но
скопить все равно удавалось мало. Пачка купюр, запрятанная в шкафу под стопкой
белья, оставалась до обидного тоненькой. Каждый раз, пересчитывая свои
накопления, Ольга тяжело вздыхала, прикидывая, сколько времени понадобится,
чтобы набрать нужную сумму.
Однажды она чуть не сошла с ума, не найдя денег в привычном
месте. Ольга металась по общежитию с дикими глазами, выпытывала у вахтера, кто
входил, но вахтер, конечно, никого подозрительного не видел. Когда Надежда
вернулась со смены, Ольга в три ручья рыдала, зарывшись в подушку.
– Оль? Ты чего? Умер кто-то?
Надежда всерьез заволновалась.
– Не-е-ет… Нас обворовали… Меня то есть…
– Как обворовали?!
Надежда опустилась на стул.
– Ну-ка, живо вытирай слезы, выпей воды и все по порядку
рассказывай!
Ольга, икая и хлюпая носом, принялась рассказывать, как
сунулась пересчитать деньги, а там – пусто!
Надежда взглянула на Ольгу и расхохоталась:
– Ну, Оль, ну ты даешь! Ну кто ж деньги в белье прячет?!
Курам на смех! В белье первым делом залезут, ты что, не знаешь? У нас замки-то
– одна видимость! Скрепкой можно открыть! Погоди-ка…
Надежда полезла под кровать, пошебуршала там и извлекла на
свет божий старый войлочный Ольгин ботинок.
– На, держи! – Она сунула ботинок в руки оторопевшей Ольге.
– Ну что ты хлопаешь глазами? Тут твои денежки, я их в ботиночек перепрятала,
чтобы никто, не дай бог, не попер!
…Профкомовскую путевку в итоге отдали какой-то многодетной
Наталье из красильного цеха. Зато в конце месяца в бухгалтерии Ольга получила
на целых пятьсот рублей больше обычного, потому что Павел Семенович,
оказывается, выписал ей премию.
Но на этом чудеса не кончились. Как-то под вечер – Ольга уже
легла, а Надежда сидела на кровати в позе спящего льва, исключительно полезной
для похудания, и накручивала бигуди – в комнату ворвалась Клава с третьего
этажа и сообщила, что Громову с утра срочно вызывают в кадры. Ольга первым
делом решила, конечно, что ее увольняют, сокращают или урезают зарплату. Всю
ночь не могла уснуть, ворочалась и ломала голову, как быть, если ее таки
выгонят с работы.
Но выяснилось, что выгонять ее никто не собирается. Совсем
наоборот.
– Громова! Ты заявление на швею подавала, – кадровичка
заглянула в бумаги.
– Подавала. Только это давным-давно было…
– Ну так оформляйся тогда, если не раздумала. У вас в
швейном место освободилось – Буданова в декрет уходит. Павел Семенович тебя
порекомендовал.
Ольга чуть на месте не подпрыгнула. Швеей?! Господи, да это
же… Это же зарплата чуть не в два раза больше! И никаких больше ведер, никаких
мокрых тряпок!
