– Е-мое! Ну, Кудряшова, у тебе не рука, а лом чугунный!
Дверью человеку по лбу залепить! Это ж думать надо!
– Да ладно, – отмахнулась Надежда. – У тебя лоб небось тоже
чугунный, ничего с ним не станется!
И кинулась догонять Ольгу, которая уже неслась по лестнице,
перепрыгивая через две ступеньки.
В трубке трещало. На пороге каптерки толкались вахтер с
Надеждой. Вахтер забыл про ушибленный лоб и жадно тянул шею, чтобы не
пропустить чего интересного. Не каждый день в общежитие среди ночи из самой
Москвы звонят!
– Алло! Алло! Слушаю! – Ольга почти кричала.
– Громова Ольга Михайловна?
– Да! Это я!
– Это вас беспокоит рекламное агентство «Солнечный ветер».
– Какой Петер? Вас плохо слышно!
– Вы отправляли к нам на конкурс свои работы?
– На какой конкурс?..
Надежда протиснулась в каптерку, зашипела Ольге в свободное
ухо:
– Конкурс, конкурс. «Морской прибой»!
– Вы меня слышите? Это агентство «Солнечный ветер»! Вы
отправляли рисунки к нам на конкурс?
Надежда энергично затрясла головой, вырвала у ничего не
соображающей и одуревшей от всего этого гама, крика и треска в трубке Ольги
телефон:
– Да, да, отправляла, отправляла! Слышите? Да, это мы, и мы
отправляли! Але!.. Да! Что? Наши работы на конкурсе первое место получили? Да,
сможем приехать, сможем! Да, пишу телефон! Сейчас! Оля! Ручку дайте мне!
Вахтер сунул Надежде в руку огрызок карандаша.
– Да, да, пишу! – И она быстро принялась записывать на
уголке газеты, которую вахтер читал на сон грядущий. – Гостиницу закажете, ага…
Двадцать пятого награждение… Поняла… А премия, премия будет? Ага… А сколько?
Услышав сколько, Надежда подскочила, округлила глаза и
прикрыла рот ладошкой.
– Ну что там? Что? – Ольга потянула трубку к себе.
– Твои рисунки выиграли первую премию! Три! Тысячи!
Долларов! Да! Это я не вам!
– Сколько-о?
– Три тысячи! Долларов! Нет-нет, я вас слышу! Нет! Не надо
нам на счет ничего переводить! Да, мы желаем денежки получить в руки! В руки,
говорю! Ага! Да, мы точно будем! Да! Сто процентов!
В трубке запищали короткие гудки. Надежда прижала телефон к
груди и заорала во весь голос:
– Три! Тысячи! Долларов! Двадцать! Пятого! Числа! В Москве!
Первая! Премия!
Исчерпав на этом запас сил, она плюхнулась на стул. Стул, не
выдержав такой экспрессии, жалобно скрипнул, хрупнул ножками и рухнул на пол,
увлекая за собой Надежду.
…Потом они сидели на Ольгиной кровати, накрывшись вдвоем
одним одеялом, и пили валокардин.
– Ты выпей, выпей! – уговаривала Надежда, пихая Ольге рюмку
с вонючей жидкостью. – Фу, я-то уж хлопнула, гадость какая, валокордин этот!
Как его люди пьют, хуже водки! Да выпей, говорю!
– Не хочу, не надо! – отнекивалась Ольга. – Зачем мне
валокордин, я же не сердечница!
– Как зачем! А для успокоения нервов! Дай я тогда еще тяпну!
– Да ладно уж, я тоже тяпну! Спасибо тебе, Надь. Когда ты им
рисунки-то послала?!
– Да как объявление в газете прочитала, так и послала. А
что, думаю? У нас тут гениальный художник пропадает! Может, он второй… как его,
господи! На батон похоже!..
– На что?
Ольга выпила валокордину, скривилась. Надежда сунула ей
огурец:
– Ты закуси, закуси… Ну, на батон! Я передачу видела по
телику. Похоже на батон, а зовут… зовут… Антуан, что ли?
– Ватто!
– Ну. Он самый! То есть ты он самый и есть! – Она накапала
еще по рюмке валокордина. – Ну чего? Будем здоровы? За морской прибой, да?
– Солнечный ветер, – машинально поправила Ольга.
Впрочем, какая разница?!
* * *
Билет на проходящий до Москвы купили купейный, дорогущий.
Ольга стала было отговариваться: мол, не может она себе позволить столько
платить за сутки в поезде, но Надежда была непреклонна: ты, мол, у нас не
кто-нибудь, а надежда отечественного изобразительного искусства, лауреат
конкурса, и все такое прочее. Нечего толкаться в плацкарте со всякими
непонятными гражданами. В конце концов Ольге ничего не осталось, кроме как
согласиться. Ночь перед отъездом они не спали. Ольга складывала и перекладывала
вещи, наглаживала парадное черное платье, оставшееся от прошлой, сытой и
счастливой, дотюремной жизни. Когда-то это платье – по колено, с разрезом на
боку – очень нравилось Стасу. Ольга купила его к годовщине свадьбы, четыре года
назад. Стас тогда повел ее в ресторан и под столом гладил по ноге, а потом они
целовались в машине и перепугались, как школьники, когда их застукала соседка,
вышедшая на двор выгулять свою облезлую злую болонку. Теперь было странно об
этом вспоминать. Будто бы и не с ней все было – и ресторан, и поцелуи в машине,
и все эти десять лет безмятежного счастья, которое, оказывается, делили с ней и
Катя, и Маша, и Зинка…
Когда платье извлекли из недр шкафа, выяснилось, что оно
пообтрепалось, слиняло и болтается на Ольге, как на вешалке. Ко всему, на
подоле обнаружилось застарелое жирное пятно. Но теперь, постиранное и
отглаженное, платье выглядело вполне себе неплохо, не стыдно и в Москве
показаться. Тем более ничего лучшего у Ольги все равно не было.
– Ты деньги на дорогу, ну, на автобус там, на мелкие
расходы, в кошелек положи. А все остальные – спрячь, я тебе там специальный
карман пришила, на пуговицах! – Надежда разложила перед Ольгой сложную
конструкцию, при жизни бывшую панталонами. Штанины у панталон были обрезаны, а
на животе, с изнанки, красовался объемистый карман. Карман действительно
застегивался на пуговицы. Надежда велела панталоны, превращенные ее силами в
портмоне, не снимать ни при каких обстоятельствах, пуговицы не расстегивать,
деньги не доставать и никому про них не рассказывать.
– Я там еще шнурок вставила, вместо резинки. Ты завяжи
крепко, на два узла…
– Да это не штаны, а просто пояс верности какой-то! – Ольга
скептически оглядела панталоны. – Надь, как-то, мне кажется, это слишком – и
шнурок, и карман…
– Ничего не слишком! Еще спасибо мне потом скажешь! Давай.
Примерь! А я на кухню, у меня там кура в сковородке и пироги…
Пирогов Надежда напекла в дорогу целую гору. Ольга пыталась
было спорить: ну куда столько, ну не съем я их.
