– Ничего, соседей угостишь.
Надежда семенила по перрону, волоча в руке сумку с
провизией, которой хватило бы на роту солдат.
– Куру я пожарила получше и завернула в фольгу. Все-таки
ехать долго. Фольгу у Таньки заняла, сказала, что ты в Москву уезжаешь! Пироги
в миске. Миску не бросай, это хорошая, мамкина. Мыла кусок положила, твое
больно страшное! И не зевай там нигде, в этой Москве! Никому не верь. На улицах
не знакомься. Сексуальный гороскоп ни с кем не читай. Пуговицы, пуговицы не
расстегивай, запомнила? И шнурок не развязывай! Вообще – ты поосторожнее там,
Ольга.
Ольга обняла подругу:
– Я буду очень, очень осторожна. Особенно насчет
сексуального гороскопа. Мне главное – чтобы деньги дали.
Из динамика прямо над головой забубнило:
– Граждане пассажиры! Поезд номер сто тридцать восемь
прибывает на второй путь. Стоянка – три минуты!
Ольга подхватила чемодан:
– Ну все… Надь! Ну ты чего? Не реви, я ненадолго, вернусь
скоро.
Надежда хрюкнула носом. Она не верила, что Ольга скоро вернется.
И очень надеялась, что она не вернется вовсе. То есть Надежда, конечно, будет
скучать, и все такое, и вообще, такой подруги, как Ольга, у нее не было, такая
подруга раз в жизни бывает, да и то не у каждого. Но Надежда свято верила в
Ольгин талант и в то, что таланту этому место никак не в их родном захолустье,
а как минимум в столице. А там и до Парижа рукой подать. Как у них это
называется? Мормантр? Нет! Мон матер! Или по-другому? Ну, неважно. Главное, не
реветь на вокзале. Вот придет домой – и там уж вволю наплачется.
– Ты если не вернешься – так хоть пиши, ладно?
– Ладно, – Ольга кивнула. – Если не вернусь, напишу. И ты
тогда ко мне приедешь. Надя, ты удивительная женщина. Я больше таких не знаю.
Если бы не ты, я бы… пропала. Совсем пропала.
– Ну ладно, ладно… Перестань. Нечего тут устраивать прощание
славянки. Не на Северный полюс уезжаешь.
Надежда сердито смахнула набежавшие слезы.
– Иди в вагон, а то без тебя уедут!
Через минуту поезд тронулся и вскоре скрылся вдали.
* * *
Утро добрым не бывает, факт. Особенно – в понедельник.
Генеральный директор рекламного агентства «Солнечный ветер»
Дмитрий Грозовский пребывал в самом что ни на есть мрачном состоянии духа. Он
шваркнул на стол эскизы рекламы йогуртов. Несколько листов спланировали на
ковер. Никуда не годится! Черт бы взял совсем эти йогурты! В жизни их не любил,
и не зря. Всю кровь выпили.
Дима откинулся в кресле, потер затекшую шею, нажал кнопку
селектора:
– Дарью ко мне. Живо!
– Минуточку, – пискнуло из селектора.
А секретаршу-то, похоже, надо будет искать новую. Эта… как
ее? Дина? Не справляется Дина с работой. Большая ошибка нанимать секретарем
грудастую длинноногую девицу с неоконченным высшим. Но он эту ошибку раз за
разом совершает. А в результате в офисе бардак.
В дверь постучали. Дима крутанулся в кресле:
– Дарья, заходи, я не голый!
Дарья – высоченная, худющая, в немыслимых красных очках –
вошла, уселась напротив, сверкнув кружевной резинкой чулка.
– Откуда я знаю, может, как раз в этот момент ты голый!
– И не мечтай даже!
Дарья глянула поверх узких очков:
– А ты чего такой злой-то?
– Я добрый! Я, черт возьми, добрее всех! Я как папа Карло
впахиваю за все агентство, а мне приносят это?!
Носком ботинка он указал на валяющиеся по полу эскизы.
– Это твой отдел наваял? Про йогурты?
– Если про йогурты – то мой. – Дарья присела на корточки и
принялась собирать с пола рисунки.
– Твой, значит. Скажи, пожалуйста, ты действительно
считаешь, что это можно назвать работой, да? То есть нормальной работой, я хочу
сказать?
Дарья посмотрела снизу вверх:
– Дим, я не понимаю…
– Зато я понимаю очень хорошо! Я получил этот заказ черт знает
как! Полгода выбивал! Это заказчик гигантский! Ги-гант-ский! Что мы должны для
него сделать? Нет, ты мне скажи!..
Дарья встала, сложила рисунки в стопочку и с видом пионерки
на присяге отрапортовала:
– Мы должны сделать убойную рекламную кампанию йогуртов и
творожных сырков.
– Для?..
– Для детей.
– Умница ты моя! Йогурт мы назвали… как? Бармалей… чик.
Сырок мы назвали… как? Бармалей… ка. Бармалейка! Скажи, Даш, ты лично хочешь
бармалея, бармалейчика, бармамосика и бармамулечку? Нет? Ты же понимаешь
прекрасно, что это чушь собачья и полная туфта! Но и это не самое козырное!
Самое козырное, что мне принесли рисунки бармалейчика и бармалейки, а
нарисовано… что?
– Что? – Дарья подняла бровь с самым невинным видом.
– А ты возьми и посмотри – что, если до сих пор у тебя
времени не нашлось. Давай-давай, полюбуйся!
Дарья молча перебирала рисунки на столе, с каждой минутой
все больше мрачнея. Повертев последний лист так и эдак, она сложила эскизы
стопочкой, свернула трубкой и сунула в урну, после чего глубоко задумалась.
Дима удовлетворенно кивнул:
– Вот и я про то же. Это ни фига не бармалейчик с
бармалейкой. Это вообще ничего! Даже ты не понимаешь, что сия абстракция
означает. А, между прочим, наваяли-то эту Гернику
[2]
твои креативщики! Что я
заказчику скажу?
Дарья вздохнула:
– Ну, хорошо. Я согласна. Это Вадик делал. Он у нас любитель
абстрактных форм…
– Увы, безо всякого содержания!.. И не «ну хорошо», а
переделать все, и быстро!
– Переделаем.
– Стой! – Дима выдвинул ящик стола, достал папку. – Показать
тебе, как надо работать? Ты иди, иди сюда, не тормози! Смотри и наслаждайся!
Вот! Человек сидит в глухой провинции, на фабрике, черт бы ее взял, и рисует! И
не надо мне никаких бармалейчиков и бармалеек!
Дарья полистала рисунки человека с фабрики. Собака, цветок в
горшке, толстая тетка моет окно… Миленько. Такой наив-наив. Ну и что?
– Дим, таких картинок тебе кто хочешь десяток нарисует!
