Дарья соскребла с блюдца остатки крема и махнула официантке:
– А! Пропадай, фигура! Девушка, а принесите мне, пожалуйста,
еще вот эту штуку с персиком!
Ольга поковыряла пирожное, вздохнула. Конечно, Дарья все
говорит правильно. Вот только…
– Все равно я чужая, Даш.
– Естественно, – Дарья кивнула. – Чужая. И будешь чужой,
если только в правильную шкуру не влезешь.
– В… какую шкуру?
– В такую!
Она вынула из Ольгиной чашки кофейную ложечку, положила на
блюдце.
– Перестанешь, например, тыкать себе в глаз ложками. Знаешь
про русского разведчика? Его вычислили, потому что он, когда чай пил, глаз все
время прижмуривал…
Дарья посмотрела вниз, на Ольгины ноги:
– Вот что у тебя, к примеру, на ногах?
– Туфли. А что?
Дарья покачала головой:
– Ты все перепутала. Это у меня на ногах туфли, а у тебя
чуни. В чунях ходят по деревне. Хочешь жить в Москве – купи туфли. Знаешь,
когда у женщины в порядке прическа и туфли, на все остальное наплевать. Хоть
она в мешок одета. Ну, белье, конечно. У меня приятельница есть, у нее белье
дороже шубы, и это правильно… Приведи голову в порядок. Я имею в виду прическу,
ноги подкачай и животик, тогда сможешь носить мини…
Семейству за соседним столиком принесли счет, и мама,
положив в папочку несколько купюр, принялась собирать детей.
Девочка восседала в бархатном кресле с видом наследной
принцессы, с важностью вытягивала ножку в высоком ботинке, пока брат завязывал
ей шнурок. Ольга заулыбалась:
– Даш, а у тебя есть дети?
Дарья замахала руками:
– Что я, с ума сошла?!
– А у меня Миша и Маша…
Дарья округлила глаза, вилочка с куском персика замерла над
тарелкой.
– Дети?! Да ты что?! А я решила, что ты старая дева! Такая,
знаешь, вся в искусстве. Они там остались, да? На исторической родине? А с кем?
– С отцом.
Ольга опустила глаза и принялась снова ковыряться в тарелке.
– М-м-м… И отец имеется?! А так и не скажешь… ты чего не
ешь-то? Невкусно?
– Даш! Отпустишь меня на три дня? Я хоть с ними повидаюсь!
Ольга боялась, что Дарья никуда ее не отпустит, а, напротив,
навставляет по первое число. И то сказать: заказ не выполнен, работы – воз и
маленькая тележка, Грозовский вернется с выставки и потребует отчитаться, а
Ольге, видите ли, приспичило повидаться с детьми. Но Дарья среагировала на
удивление спокойно, лишь плечами пожала:
– Езжай. Только йогурты с сырками переделай. У нас прямо
засада с этими йогуртами! Переделай, отдай Вадиму и езжай. Слушай, а Грозовский
знает, что у тебя дети есть?
– А какое отношение к Грозовскому имеют мои дети? – не
поняла Ольга.
– Ну как? Он же тебя присмотрел! Мы так поняли, что для
себя…
Даша поглядела на онемевшую от удивления Ольгу как на
заморское чудо:
– А ты не въехала, что ли? Дима у нас в этом смысле без
комплексов. Я, между прочим, тоже была его большой любовью. Сто десятой по
счету. Счет мелких не ведется.
– И… что?
– Да ничего, – Дарья беззаботно пожала плечами. – Сейчас
идет активный поиск сто одиннадцатой.
Для Дарьи роман с Грозовским стал, может, и не сто десятой,
но уж точно не первой большой любовью. Первая большая любовь у нее случилась в
четырнадцать. Она без памяти влюбилась в приятеля своего беспутного отца –
такого же талантливого и такого же беспутного. Любимый был старше на двадцать
три года. Он научил Дарью правильно выбирать белье, смешивать водку с кокаином,
трезво смотреть на вещи и заботиться только о себе.
Роман с Грозовским был одним из многих. Слава богу, не
первым и – Дарья это знала совершенно точно – не последним.
– И ты с ним все-таки работаешь?! После всего… После того…
– А что такого-то? Ну, был роман, ну вышел весь. Я не
Катерина из «Грозы». Топиться мне никакого резона нет, да и неохота, если
честно. Мужик и есть мужик, на мою долю уж точно еще достанется.
У Ольги такое в голове не укладывалось. Она привыкла
считать, что любовь – если она большая и настоящая – бывает раз в жизни, а
вовсе не сто десять и не сто одиннадцать, не считая мелочи. Когда ее
единственная и неповторимая любовь кончилась, Ольга чуть не сошла с ума. И, уж
конечно, никого и никогда она больше не сможет полюбить. А Даша совершенно
спокойно, в рамках светской болтовни между двумя чашками кофе, говорит о романе
с Грозовским, который был, да весь вышел. И, похоже, ее это ничуть не задевает.
С ума сойти можно…
* * *
Дома Ольга выдвинула колченогий стол из угла в центр
комнаты, сняла абажур с люстры, а на стол водрузила настольную лампу.
Получилось вполне сносное рабочее место с нормальным освещением.
Даша сказала, можно съездить домой, только сперва нужно
переделать йогурты и творожные сырки. Значит, она должна быстро переделать.
Значит – переделает. На кровати, как обычно, сидел Машкин слоненок… Машка… Если
все получится, Ольга их увидит, совсем скоро… Стоп! Нельзя отвлекаться! Сейчас
она должна выбросить из головы все, то есть абсолютно все, и сосредоточиться на
работе.
Легко сказать! Сколько бы Ольга ни твердила себе, что нужно
сконцентрироваться и не отвлекаться, она все равно постоянно возвращалась к
мыслям о детях. О том, как они могли бы зажить вместе, о том, как Ольга снова
заботилась бы о них, укладывала спать, водила в театр… Все вместе они ходили бы
в крошечное кафе с бархатными креслами, ели бы воздушные пирожные с клубникой…
Стоп! А почему бы?.. Ну конечно, ведь это просто, как она раньше не догадалась!
Ольга схватила Машкиного слона и водрузила на рабочий стол. Кажется, она знает,
как сделать, чтобы йогурты и творожные сырки брали за душу!
За дверью послышались возня, пьяные крики, потом что-то
упало…
– Эй, лимита казанская, открывай! Я ж знаю, что ты там!
Открывай, говорю!
Ну, понятно. «Тихий интеллигентный» сосед где-то денег
раздобыл. Праздник души у него.
Сосед снова заорал фальцетом, потом вступил чей-то пропитой
бас, забубнил нечто успокаивающее. Снова грохнуло – видать, кто-то из приятелей
«интеллигентного» Толика не справился с управлением и налетел на косяк. Толик
все не унимался:
