Он качнулся, точно падая, ударил его в лицо, но Леви Левицкий втянул голову, и кулак стукнул ему о череп. Биттенбиндер, отстраняя Извольского:
– Это ему что! Пытать его…
Извольский – тяжелым дыханием поднимая и опуская плечи:
– Излишне… Повесить и – в озеро.
Леви Левицкий глядел на Хаджет Лаше, чувствуя, что это – главное. Лаше подошел, – он был в туго перепоясанной малиновой кавказской рубахе.
– Ты в руках грозной организации, голубчик… Тебе не уйти… Но можешь смягчить свою участь, ты понял меня?
Извольский, – топнув, резко:
– Смягчить? Не согласен…
Лаше всем телом повернулся к нему, Извольский опустил глаза… Лаше – опять:
– Ты понял, голубчик?… Так вот: где ключ от твоего сейфа?
Леви Левицкий облизнул губы.
– Где ключ от сейфа? – повторил Лаше. – И сообщить подробно, сколько вывез бриллиантов, валюты… Подай чековую книжку… Ну, что же ты молчишь?
Все четверо глядели на Леви Левицкого так, будто изо рта его сейчас посыплются золотые червонцы. Но он, полузакрыв веки, ноздри его трепетали, – ненависть, выношенная десятками еврейских поколений в гетто, каменное упрямство, ненависть и упрямство, более жгучие, чем страх смерти, высушили его горло, – в ответ он только проворчал невнятное…
Биттенбиндер – зловеще:
– Что-о-о? Повтори, скотина!
Лаше, – начиная завывать:
– Отказываешься отвечать, голубчик? Говорить отказываешься? (Голос взвывал все выше, глаза завертелись.) В последний раз спрашиваю, голубчик: где ключ от сейфа, где чековая книжка?
Облизнув губы, Леви Левицкий, наконец, ответил:
– Я не большевик. Мои деньги – это мои деньги… Отвечать мне нечего… Бриллианты – чушь! И здесь не контрразведка…
Тогда Хаджет Лаше кинулся на него, запустил большие пальцы в рот, рвя ему губы, вертя голову. Заходясь голосом, закричал Извольский. Кричали все, сбившись у дивана. Руки Леви Левицкого кто-то схватил, скручивая в кисти. От возни поднялась пыль. Звенели стекляшки в люстре.
Лаше запыхался, отвалился. От него шел резкий чесночный запах. Леви Левицкий остался лежать навзничь на диване. Из ноздри, из угла разорванного рта ползла кровь. Одна штанина сорвана, на оголенном вздувшемся животе – красные полосы. Он потерял сознание, когда ему вывертывали кисти рук.
Извольский опять предложил всем папирос. Схватили, закурили. Лаше, – яростно плюнув:
– Какой черт выдумал крутить ему руки?
Биттенбиндер – вызывающе:
– Я выдумал.
– Идиот!
– Но-но, потише!
– Пьяная морда. Он же должен подписать чеки… Как он будет подписывать чеки свернутой рукой? Поди – принеси воды…
Биттенбиндер принес из Лилькиной комнаты кувшин с водой. Лаше вырвал у него кувшин, плеснул, затем весь кувшин вылил на лицо Леви Левицкому. Тот застонал. Медленно очнулся. Глаза, сначала бессмысленные, налились ужасом. Он поднял изуродованную правую руку, посмотрел на нее, мокрое лицо его сморщилось от безмолвного плача. На вопрос, будет ли он теперь отвечать, Леви Левицкий вздернул голову и, пуская кровавые пузыри, начал проклинать этих четверых на том древнем языке, который слышал от папашки, читавшего Талмуд. Тогда все опять сорвались.
– Огонь разводи! Огонь! Спички!.. Ананасана!.. Огня!.. – кричал Хаджет Лаше, размахивая каминными щипцами…
Вере Юрьевне давеча велели быть в столовой. Там она и осталась в темноте, – впопыхах о ней забыли. Впрочем, это было и не важно, – она была смертельно пьяна. Раскинув руки по столу, то засыпала на долю секунды, то, подброшенная толчком сердца, шептала и бормотала.
С потолка сыпалась штукатурка – наверху топот и крики. Опять та же возня… В затуманенном мозгу ее появлялась навязчивая мысль: «На кухне бидон с керосином… Опрокинуть его на лестницу… спички… взовьется огонь… Костер до самых туч… Всех – живьем. Зажарить кавказский шашлык… Боже, как гениально: шашлык из Хаджет Лаше!.. „Нам каждый гость дарован Богом…“»
Тихо повизгивая, Вера Юрьевна смеялась, царапала скатерть. Но алкоголь оглушал, падали руки, падала голова на стол.
Наверху снова – крик. Веру Юрьевну опять подбросило. Такого крика еще не было. Дикий, нарастающий рев боли, невыносимого страдания. На весь дом разинут кричащий рот. Как может так кричать человек?
Она поднялась. Схватилась за голову. Побежала, налетела в темноте на какую-то мебель, со всего размаха упала, покатилась…
По-видимому, минутой позже Леви Левицкий, проткнутый раскаленными щипцами, с вырванным глазом, с джутовой бечевкой на шее, неожиданно (для утомленных членов Лиги) опрокинул двоих, оттолкнул третьего, кинулся к окну, разбил раму и выбросился со второго этажа. Когда члены Лиги выбежали из дому в сырую темноту, – на гравиевой дорожке лежал Леви Левицкий, уткнувшись, мертвый. Все же они еще долго топтали его и добивали.
52
Одиннадцатого октября северо-западная армия Юденича разорвала на две части фронт Красной Армии и начала наступление на Петроград в направлении: Красная Горка (левый фланг), Царское Село (центр) и станция Октябрьской дороги Тосно (правый фланг). Северо-западная армия, численностью в восемнадцать тысяч пятьсот штыков и сабель, при танках и четырех бронепоездах, была одета в английское обмундирование и прекрасно снабжена пищевым довольствием и огневыми припасами. Шли, как на прогулку, отбрасывая красные части.
С моря над Петроградом навис английский флот адмирала Коуэна. С севера стояла готовая к карательным действиям семидесятитысячная армия финнов. В самом Петрограде сидело тайное правительство, сформированное английским агентом Полем Дьюксом (выдававшим себя за социалиста, друга России). «Цивилизованный» мир принял к сведению заявление Юденича о том, что Петроград после взятия будет изолирован на сто дней в целях планомерной очистки города от преступного элемента и лишь по прошествии ста дней туда будут допущены гражданские власти.
Огромный заговор пронизывал в Петрограде все жизненные центры армии и флота. Люндеквист (начальник штаба Седьмой армии) и Медиокритский (заведующий оперативным отделом Балтфлота) пересылали Юденичу военные планы. Берг – начальник воздушных сил Балтфлота – передал Финляндии план минных заграждений Кронштадта. Рейтер – начальник петроградской радиостанции – отправлял радиосообщения шифрами, понятными белым. Заговор проникал в боевые части. Заговор заводил сомнительные беседы у ночных красноармейских костров. Заговор скрипел перьями в чудовищно громоздких советских учреждениях. Заговор высовывал настороженный бледный нос из-за пыльных портьер в нетопленых питерских квартирах.
Красные части отступали. Белые с каждой занятой деревней воодушевлялись мщением. Четырнадцатого октября у них в цепях кидали в небо фуражки и кричали «ура»… К вечеру стало известно всему миру о взятии деникинской армией города Орла – предпоследней цитадели перед Москвой…
