Возле думского подъезда, где всегда гулял ветер, Шаховской постоял немного, раздумывая.
Ехать на машине не было никакого смысла — пробка стояла мертвая, — и он побежал пешком мимо третьего подъезда Думы, мимо Большого театра к Петровке.
Еще утром он позвонил Игорю Никоненко, но тот не стал ничего слушать.
— Приезжайте часа в четыре, — буркнул полковник. — Пропуск я закажу. На третий этаж, семнадцатый кабинет. По телефону такие вещи не обсуждаются.
Дмитрий Иванович не очень понял, какие именно вещи не обсуждаются по телефону, потому что ничего секретного говорить не собирался. Он твердо решил не опаздывать и точно знал, что опоздает. Он всегда и везде опаздывал.
На Петровке профессор еще и заблудился. Он знал, как и все на свете, легендарный адрес — Петровка, 38 — и был уверен, что никаких других не существует, и очень удивился, когда Никоненко стал диктовать какие-то номера с дробями и корпусами.
— А это что такое? — на всякий случай спросил он.
— А это где мы как раз сидим, — удивился его непонятливости полковник. — Я же вам сообщаю!
До неприметного серого дома, перед неухоженным подъездом которого дождем налило большую лужу, Дмитрий Иванович добрался, когда опоздание стало совсем неприличным. Ему было жарко, и он злился.
У подъезда они нос к носу столкнулись с Никоненко.
— Здрасти, Дмитрий Иванович. — Полковник обвел глазами лужу в поисках брода. — Государственные дела замучили? В Думе заседали?
— Я не заседаю в Думе, — сказал Шаховской ненатуральным от злости голосом. — Я там время от времени работаю.
Никоненко прыгнул, грязная вода плеснула в разные стороны.
— Как дождь пройдет, так стихийное бедствие. Вот в прошлом году меня супруга в Карловы Вары таскала, печень лечить от последствий возлияний. Так я вам скажу, там дождь есть, а стихийного бедствия после дождя нету!.. Вот почему у них всю жизнь красота и порядок, а у нас грязь и лужи? Вот как это так вышло?
— Вам в хронологическом порядке изложить? — осведомился Шаховской. — И откуда начать? С Петра или еще раньше — со Смутного времени?
Никоненко отряхнул штанину, а ладонь вытер о стену дома. На кирпичах остался мокрый и грязный след.
— Садитесь, поедем, — распорядился он и кивнул на машину, которая подмигнула желтыми огоньками. — По дороге поговорим.
Шаховской потянул дверь.
— Не, не, вперед, вперед залезайте! Сзади грязно, я там… того… собаку вожу.
В джипе на самом деле было не слишком чисто, но он казался обжитым, даже как будто уютным. На заднем сиденье валялись плед, пустая бутылка из-под воды и какие-то журналы, на щитке темные очки, дужками зацепленные за решетку отопителя, а в подстаканник был засунут зеленый плюшевый крокодил, довольно потрепанный, но жизнерадостный.
— Супруга моя шалит, — объяснил полковник, заметив, что Шаховской косится на крокодила. — Говорит, что это есть мой скульптурный портрет. С виду вроде ничего, а суть-то все равно крокодилья!..
Дмитрий Иванович развеселился, злость как рукой сняло.
— А куда мы едем?
— На самом деле тут недалече. Сейчас налево, потом на Сретенку, и, считай, приехали. Все по нашему с вами делу.
— Это что означает?
— Это означает, что с подругой потерпевшего мне надо потолковать по душам. Вызывать ее не хочу, да и не придет она, а потолковать надо. А у вас чего? Что за спешка-нетерпение?
— Можно мне с вами? — неожиданно для себя спросил Шаховской. — Нет, вы не подумайте, что из пустого любопытства…
— А разве не любопытно?
— Любопытно, — признался Дмитрий Иванович. — И чем дальше, тем больше.
— То-то и оно. Такие дела, как это, на которое мы с вами налетели, раз в десять лет случаются, а то и реже. Тайники, особняки, письма столетней давности — это в романах только бывает, а в уголовных делах большая редкость.
— Тогда с антикварами тоже было интересно.
— Переходи к нам работать! — вдруг на «ты» предложил Никоненко. — Будет тебе рутина каждый божий день, двадцать четыре часа в сутки и еще три сверхурочно! Муж жену по пьяной лавочке зарезал, соседи друг друга из дробовика постреляли, тоже, ясный перец, не на трезвяк, а там наркоманы бабусю за пенсию задушили, на дозу им не хватало. Ты что думаешь, мы только красивые преступления раскрываем?
— Я не знаю, что означает «красивое преступление». Убийство всегда убийство, и оно отвратительно.
— А я только по ним работаю. Тяжкие и особо тяжкие. И ничего в моей работе нету хорошего, Дмитрий Иванович.
— Зачем тогда ты работаешь?
— Тебе в хронологическом порядке изложить? — осведомился Никоненко. — И откуда начать? Со школы милиции или еще с чего?
Он посигналил зазевавшейся барышне в красной машинке, которая вырулила ему под колеса. Барышня возмущенно выговорила что-то неслышное и покрутила пальцем у виска.
— Ну, ну, — сказал ей Никоненко. — За руль держись лучше. Так чего у тебя? — обратился он к профессору.
— Я поговорил со священником из храма, который сразу за особняком, — Шаховской взглянул на жизнерадостного крокодила. — Он рассказал, что одна из его прихожанок-старушек несколько раз пыталась попасть в особняк и требовала, чтобы директор отдал ей бриллианты.
— Чего директор отдал?!
— Бриллианты, — повторил Дмитрий Иванович. — Они якобы спрятаны в тайнике, в голубой чашке.
— Во дела! — вдруг громко и удивленно произнес Никоненко.
— Старушка не в себе, так священник говорит.
— Да пусть у нее три раза Альцгеймер с Паркинсоном, про чашку-то она откуда знает!? Чашка-то у нас в вещдоках лежит, как есть голубая и самая настоящая! А у меня ни Паркинсона, ни Альцгеймера нету, и видения редко посещают.
— Я думаю, найти ее легко, в храме знают, где она живет. — Шаховской улыбнулся, вспомнив. — Ее дьякон несколько раз унимал, когда она скандалила, и домой провожал. Мне показалось, что они хорошие ребята. И священник, и дьякон.
— Ты даешь, Дмитрий Иванович, — то ли похвалил, то ли укорил Никоненко. — Вырвался на оперативный простор!
Джип остановился возле чистенького, только что отремонтированного дома, весело смотревшего вымытыми окнами в крохотный московский скверик. Как только он остановился, сзади припадочно загудели на разные голоса.
— Да, да, — пробормотал полковник, обернулся и стал сдавать назад. — Это я все понимаю, только где стоять-то?! Стоять негде! Нужно было на служебной ехать, и чтоб шофер круги наматывал, пока мы разговаривать будем, только не люблю я служебную эту…
Дмитрий Иванович тоже зачем-то обернулся и стал смотреть, хотя помочь ничем не мог.
— Сюда не поместимся.
