Зачем ему понадобился список, хотелось бы знать?
Она решила ни за что не уезжать, не дождавшись Шаховского, но время шло, а его все не было. Генри Кембелл-Баннерман уже не раз и не два поддавал ее руку лобастой башкой и смотрел вопросительно — ему хотелось домой и горячего ужина, и он не понимал, почему они с хозяйкой не идут вдоль решетки Таврического дворца, гордые собой и довольные проведенным в Думе днем. Генри очень любил утром ходить на работу, а вечером с нее возвращаться.
Варвара Дмитриевна дописала пассаж, перечла написанное, немного поправила, осмотрела рукава блузки, нет ли на них чернильных точек, еще раз прочла текст, а князь все не шел.
Тут она страшно рассердилась — на себя и на него, — решительно пристегнула поводок к ошейнику Генри и через анфиладу зал повела его к выходу.
Впрочем, бульдог был уверен, что его намеки возымели действие и это он повел Варвару Дмитриевну домой.
В потемкинской бальной зале, где во времена Екатерины танцевали тысячи пар, а теперь были устроены кулуары, оставалось еще много народу. Варвара Дмитриевна очень любила эту залу, с окнами от пола до потолка, с зеркалами в простенках, с белыми скамьями, обитыми голубым штофом. Здесь хоть нынче и не танцевали, но все равно откуда-то возникало ощущение праздничности — может быть, от дамских нарядов, старинных хрустальных люстр, узорного паркета, а может, от выражения лиц, энергичных речей, улыбок.
Здесь еще продолжали громить, выступать, обсуждать все сказанное за день с трибуны, издали был слышен взвинченный голос Пуришкевича:
— Стыдно, господа, стыдно-с! Нынче вашими усилиями слово «патриотизм» стало в России одиозным! За вашими стенаниями о народной доле вы потеряли ощущение государства как живого существа!
Генри Кембелл-Баннерман, полный тезка британского премьер-министра, напружинил загривок и зарычал тихонько, но выразительно.
— This is definitely not your business. It’s all about politics
[5]
, — сказала ему Варвара Дмитриевна и чуть-чуть ускорила шаг.
По неизвестной причине речи Пуришкевича ее пугали, как нечто… первобытное и неодолимое — гроза, буря. Князь Шаховской, напротив, нисколько его не боялся и даже позволял себе немного подтрунивать над рьяным монархистом, впрочем, не обидно.
Кто-то из депутатов или приглашенных, стоящих вокруг тесной группкой, Варвара Дмитриевна не разглядела, кто именно, возражал Пуришкевичу:
— Полно вам, Владимир Митрофанович! «Вы все, в ком так любовь к отечеству сильна, любовь, которая все лучшее в нем губит, — и хочется сказать, что в наши времена тот честный человек, кто родину не любит»…
Варвара Дмитриевна узнала строфу из Жемчужникова и улыбнулась. Она полностью разделяла убеждения поэта. Как можно любить такое отечество?! Сначала следует его улучшить, перестроить, а уж потом любить, зная, за что любишь.
— Вы погубите великую Россию! Приведете ее прямиком в пропасть! Вы киваете постоянно на Запад и ищете вечно на Западе примеров, посмотрели бы, как там воспитывается патриотизм и как относятся к врагам государства!
Пуришкевич возвысил голос, и Генри тоже возвысил, зарычал громче. Варвара Дмитриевна уж не рада была, что пошла покоями, а не садом.
— Революция, революция застит вам глаза! Но доколе нет порядка, доколе в стране смута, должно помнить, что всякая поблажка революции есть сдача революции. Сдаваться мы не имеем никакого права, хотя некоторые господа из ваших имеют к этому все желания и задатки!
Дойти-то оставалось всего ничего, но в эту минуту толпа расступилась, как разомкнулось кольцо, из него шагнул Пуришкевич, возбужденный, красный, но все равно величественный и монолитный, по сторонам и под ноги не глядит, конечно. Генри Кембелл-Баннерман, тоже величественный, и не подумал шарахнуться, убраться с пути, и ботинок монархиста как следует отдавил собачью лапу.
Генри взвыл, припал к полу и вцепился в ботинок. Пуришкевич дрогнул и чуть было не повалился назад. Произошла неприличная и шумная сцена, в которой принимали участие все собравшиеся, включая сбежавшихся на крики приставов.
— А пес-то ваш левак! — проговорил Варваре Дмитриевне на ухо депутат Алябьев. — Объявил войну монархистам! Придется на заседании ЦК в социал-демократическую партию его принять.
Он был рад, что эта анафема английская тяпнула не его, а Пуришкевича. Так ему и надо!
— Он просто не любит криков, — чуть не плача, сказала Варвара Дмитриевна. — Терпеть не может!
Все, все из-за князя Шаховского! Он целый день интересничал, не обращая на нее никакого внимания, вместо того чтобы с самого утра все по-дружески ей объяснить. А если бы удосужился, не было бы неприличной сцены с посторонним человеком!
Кое-как они выбрались из дворца и пошли по тротуару. Варваре Дмитриевне казалось, что и на улице все на нее смотрят, чуть не пальцами показывают. Генри, прихрамывая, гордо и тяжеловесно трусил рядом.
— Вот замечательно, — сказала ему Варвара Дмитриевна с досадой и укором. — Вошел в политику, нечего сказать! Укусил самого Пуришкевича!..
В нескольких шагах впереди она вдруг заметила князя Шаховского. Он шел довольно быстро, но был совсем недалеко, можно догнать или окликнуть.
Тут Варвара Дмитриевна сообразила, что, если он вышел из Таврического только что, стало быть, был свидетелем сцены и ничем ей не помог, просто ускользнул!
Она быстро задышала, потому что вдруг слезы поднялись к глазам — еще не хватает!
…Нет, а все же это странно. Обыкновенно князь уезжал в коляске, так как жил далеко, пешком добираться долго и неудобно. Сейчас его коляска, которую Варвара Дмитриевна отлично знала, неторопливо ехала по мостовой почти вровень с ней.
Что это может означать?..
Она подтянула поводок и пошла потише, стараясь не терять Шаховского из виду. Никакой слежки она осуществлять не станет, конечно, но все же интересно, что происходит.
Дмитрий Иванович некоторое время шел впереди, потом оглянулся и махнул рукой своему человеку. Коляска остановилась под липами, а Шаховской свернул в боковую улицу. Варвара Дмитриевна с Генри повернули за ним. Бульдог задрал башку и посмотрел удивленно. Он точно знал, что они идут не туда.
…А как же вкусный ужин? Отдых от трудов под стулом хозяйки? Покойный вечер в кругу семьи, позвякивание посуды, привычные, любимые голоса? А потом валяться на ковричке до самого завтрака, а утром трусить на службу? Что может быть лучше?!
Генри даже приостановился, решив напомнить, что им вовсе не сюда нужно, а домой, но Варвара Дмитриевна сильно потянула за поводок. Пришлось покориться.
Князь шел быстро, и Варвара Дмитриевна, поймав себя на глупом любовании — широкоплечий, стройный, легкий — немедленно перевела взгляд на квадратную спину Генри Кембелл-Баннермана, а потом и вовсе перешла на другую сторону.
