И, слава богу, не спрашивает ни о чем — как она попала в аллею, почему пряталась в кустах! Как будто знает, что спрашивать об этом нельзя.
Тут она вдруг вспомнила, что он сказал: хорошо бы к делу никого не привлекать. И перепугалась.
— Дмитрий Иванович, но вы же… в самом деле лично не станете участвовать?
— В чем, Варвара Дмитриевна?
— В деле, боже мой!.. Это ведь полиция на себя возьмет, правда? И ловушку устроить, и приманку, и господ террористов вызвать на переговоры?
— Я пока не знаю, как оно будет. Приманкой, думаю, как раз мне придется заняться. Если официально в Казначействе заказывать золото на секретную операцию, сами понимаете, сколько времени пройдет и усилий потребуется.
— Но вы не можете рисковать. — Она хотела сказать «собой», но получилось другое: — Вашими собственными средствами, да еще такими значительными!
— Никакого риска нет, уверяю вас, — он улыбнулся и опять как будто смущенно, — вряд ли ценностей понадобится столько, что это нанесет моей семье существенный урон. Да ведь и нужны они просто для правдоподобия, расставаться с ними мне вряд ли придется.
— Дмитрий Иванович, вы не понимаете…
— Варвара Дмитриевна, я все понимаю.
Тут он взял ее руку, легко, осторожно. Его пальцы были прохладны и немного дрогнули, как будто Шаховской погладил ее ладонь. Варвара Дмитриевна замерла, даже дышать перестала.
— Давайте заключим союзнический договор. Если вам в другой раз что-то покажется странным или просто захочется приключений, ставьте в известность меня. Мы вместе во всем разберемся. Договорились?
Варвара Дмитриевна приняла его руку.
…Союзнический договор?! Еще не хватает! Тут уж и до «товарища по партийной работе» недалеко!
— Вы мне бесконечно дороги, Варвара Дмитриевна, — продолжал Шаховской твердо. — А мне в ближайшее время понадобится абсолютно холодная голова. Прошу вас, не заставляйте меня беспокоиться.
Варвара Дмитриевна смотрела в сторону, на проплывающий мимо синий весенний Петербург. Щеки у нее пылали.
Государственная дума, террористы, министр финансов, русская революция отошли на второй план. Остались только пылающие щеки и сильно бьющееся сердце — единственные важные вещи в синем весеннем Петербурге!..
…Что из сказанного князем главное? Союзнический договор или что она ему «бесконечно дорога»? Как понять?
…Как всегда, воспоследовали процедуры с паспортом, списками, сличением физиономии в паспорте с собственной профессорской физиономией, выгружением из карманов ключей и телефона, с торжественным проезжанием профессорского портфеля через просвечивающий аппарат, с забыванием ключей и телефона в пластмассовом корытце, ловлей портфеля, который все норовил свалиться с черной ленты.
— Вы попросите, чтобы вам пропуск сделали, — посоветовал Дмитрию Ивановичу знакомый лейтенант. На кульбиты, которые выделывал профессор с портфелем и телефоном, он смотрел с сочувствием. — Вы же почти каждый день приходите.
Шаховской сказал, что непременно попросит, зная, что никого просить не станет, и некоторое время провел, слоняясь по Думе туда-сюда, приезжая на лифте в буфет, уезжая в подвал и на технический этаж. Потом он оказался там, откуда начал путешествие, — на центральной лестнице, которую так любили журналисты. Сейчас здесь толпилось несколько озабоченных молодых людей с камерами и девушек с планшетами и блокнотами. По всей видимости, кого-то ждали. Микрофоны, засунутые в цветные поролоновые шишки с надписями «1 Канал», «Россия», «НТВ», в ряд лежали на красной дорожке, Шаховской старательно переступил через провода, чтобы их не задеть.
…Странно, что Ворошилова не видно. В два счета он бы отвел его куда нужно и непременно рассказал бы «смешное».
В конце концов Шаховскому удалось попасть на шестой этаж, где размещался комитет по культуре, но там тоже некоторое время он бродил по пустым коридорам, пытаясь сообразить, в какой стороне кабинет Бурлакова, и тут ему навстречу вышел Говорухин, знаменитый режиссер и председатель этого самого комитета.
— Дмитрий Иванович! Ты к нам, что ли? А то я сейчас уезжаю!
— Здравствуйте, Станислав Сергеевич.
Они были давно и хорошо знакомы, Шаховской, как и еще несколько миллионов человек, Говорухина уважал безмерно, фильмы его смотрел столько раз, сколько их показывали — десять, значит, десять, пятьдесят, значит, пятьдесят.
— Ты по делу или просто так, время ведешь?
— Мне нужно с Бурлаковым увидеться.
— С Сашкой?.. — Говорухин вполне мог позволить себе не церемониться и всех так называл — Сашка, Димка, — и никто не обижался, еще бы!.. — Я с утра его видел. Где-то здесь был. А чего вдруг он тебе понадобился? Про музеи решил потолковать? Он у нас музейными делами занимается.
— Про музей и хотел.
— Я только что из Тамбова вернулся, вот у них там музей! Все ругают провинцию, а вот съездили бы, глянули, может, чему и научились у провинциалов. — Тут Говорухин оглядел Шаховского с головы до ног. — А ты чего такой солнечный, Дмитрий Иванович? Влюбился?
Это было так неожиданно и так… похоже на правду, что ему стало жарко и неловко.
— С чего вы взяли?
— Ну, ну, — сказал Говорухин. — Я же режиссер!.. Все вижу. Ишь ты, и покраснел даже! Да ладно, чего ты? Не отобью, не бойся. Некогда мне отбивать. Пойдем, доведу тебя до Сашки.
Они пошли по коридору, ухмыляющийся Говорухин и совершенно красный Шаховской.
— Ты можешь для меня одну штуку сделать? Я вот сейчас придумал.
— Да все, что угодно, Станислав Сергеевич.
— Чего угодно, мне не надо. А подбери ты мне материалы про начало Первой мировой, а? Всего сто лет прошло, а мы уж позабыли! Ей-богу, про Наполеона больше помнят. Вот скажи мне, ты знаешь, как Первую мировую в России называли? Вот как, как?
— Вторая отечественная.
— Я бы сценаристов нашел, может, фильм сняли б. Только материалы мне нужны такие, чтоб за душу брало, чтоб все понятно, с чего она началась и почему закончилась так… трагически. Сможешь?
— Когда вам нужно?
— Да когда, когда!.. В прошлом году уже. Я одну дуру попросил, журналистку, так она мне прислала пятьсот страниц, надергала из научных работ, там сам черт не разберет, чего написано. А ты толковый. Сумеешь?..
«Толковый» Шаховской отлично представлял себе, какую работу придется провернуть, чтобы собрать материалы, да еще такие, «чтобы все понятно» и «чтобы за душу брало», это не Борину статью почитать и поправить, но отказаться ему даже в голову не пришло.
Он быстро прикинул свои возможности.
— Сколько времени есть, Станислав Сергеевич? Если всерьез?
— Если всерьез, месяц, не больше. В помощь своих кого-нибудь дам. У меня в комитете все ребята дельные. Дур не держу.
