Ненависть — месть труса за испытанный им страх.
Бернард Шоу
Вместо вступления
Тревожный телефонный звонок ворвался в тишину квартиры. Он
поднялся, покосился на жену и, пройдя в другую комнату, снял трубку.
— Здравствуй. — Он сразу узнал голос и невольно
поежился, поняв, почему звонок раздался точно в половине третьего ночи.
— Что-нибудь случилось? — спросил шепотом.
— Случилось, — сообщил позвонивший, — они
нашли Труфилова. Завтра он будет в Москве. Даст показания против тебя.
— Не может этого быть, — растерянно сказал
он, — я послал лучших людей. Они не могли…
— Ничего не вышло, — перебил позвонивший, — у
тебя осталось два часа времени. Если можешь, уходи. Или спрячься так, чтобы
тебя не нашли.
— Куда уходить? Где прятаться? — тяжело дыша,
проговорил он. — У меня жена, дети, внуки. Меня все равно найдут.
— Тогда сам знаешь, что делать. И не тяни, полковник.
Утром может быть поздно. За ошибки надо платить, сам понимаешь.
— Понимаю, — сказал он с ненавистью, — все
понимаю. Спасибо, что позвонил.
Последняя фраза прозвучала с явным сарказмом. Звонившему
важно было предупредить полковника, чтобы в первую очередь спастись самому. И
полковник презрительно бросил:
— Не беспокойся, я знаю, что делать.
— Тогда все. Прощай. — Звонивший отключил связь.
Полковник медленно положил трубку и опустился на стул, глядя
прямо перед собой. Все кончено. Необходимо принять решение. Он взглянул на
часы. Если все пройдет нормально, у него в запасе часа два или три. Значит,
успеет. Обязан успеть. Полковник не привык долго думать и стал собираться.
Быстро оделся, вошел в кабинет, положил в портфель важные документы, две пачки
долларов отнес в спальню и оставил на комоде. Затем подошел к жене, тихонько,
чтобы не разбудить, поцеловал. Но она проснулась.
— Ты что? Куда собрался?
— Дела у меня, — через силу улыбнулся
полковник, — надо съездить на дачу.
— Какую дачу? — не поняла она. — Три часа
ночи.
— Я там бумаги важные оставил, — пояснил
он, — не беспокойся. На даче и заночую. А утром поеду к стоматологу, зубы
разболелись.
— Это так важно? — спросила она, снова засыпая.
— Очень важно. — Он посмотрел на нее, вышел из
спальни, заглянул в детскую, долго смотрел на старшего внука. В комнату сына и
невестки не зашел. В большой пятикомнатной квартире они с женой жили вместе с
семьей сына.
Уже в прихожей, надевая плащ, вспомнил про пистолет, но в
кабинет возвращаться не стал, отпер входную дверь и вышел из квартиры.
Через десять минут он уже сидел за рулем бежевой «Ауди».
Ровно через три часа на даче полковника Олега Кочиевского
взорвался его автомобиль, стоявший рядом с домом, недалеко от ворот. Прибывшая
следственная группа обнаружила в салоне три канистры с бензином. Труп
полковника обгорел до неузнаваемости. Его удалось идентифицировать только по расплавленным
часам, чудом уцелевшей, только оплавившейся расческе, обгоревшей обуви и
золотой коронке, опознанной стоматологом погибшего. Похороны состоялись пышные
и многолюдные. Покойный возглавлял службу безопасности крупнейшей нефтяной
компании страны. Все говорили о нем как о достойном человеке и прекрасном
товарище. Никто не мог понять, что именно он делал в это роковое утро на даче и
почему в его машине оказалось сразу три канистры с бензином. Впрочем, об этом
почти не говорили. В конце концов, за городом всегда нужен бензин, пусть даже
целых три канистры. А несчастные случаи бывают и на даче.
Часть первая
Москва. 10 мая
Его разбудил телефонный звонок, и он с досадой посмотрел на
часы. Половина одиннадцатого. Все знают, что до одиннадцати-двенадцати он спит
и тревожить его нельзя. Дронго нахмурился и повернулся на другой бок. Сработал
автоответчик, предлагавший звонившему оставить сообщение. Зная, что уже не
уснет, Дронго прислушался:
— Говорит Всеволод Борисович. Извините, Дронго, что
беспокою вас в неурочное время. Понимаю, что всю ночь вы работали и теперь
отдыхаете. Но дело не терпит отлагательств. Мне необходимо переговорить с вами.
Прослушав сообщение, Дронго открыл глаза. Романенко человек
деликатный и не станет звонить по пустякам. Но что могло случиться с самого
утра? Он поднялся с кровати, прошел к телефону. Разболелся левый глаз. Он
бросил взгляд в зеркало. Так и есть. После бессонной ночи всегда краснели
глаза, в них лопались сосуды. Дронго по ночам читал книги, газеты, выискивая
нужные материалы в системе Интернета, знакомясь с интересующими его
аналитическими обзорами.
Больше всего он любил книги. Чтение в Интернете казалось ему
механическим и неинтересным, если даже там появлялись издания, которых не было
в его библиотеке. А библиотека у Дронго была великолепная, множество книг он
приобрел в девяностые годы, когда вышло в свет все, о чем только могли мечтать
книжные «гурманы», он любил сам процесс общения с книгой, ее запах, хорошее
полиграфическое исполнение, иллюстрации, часто знакомые с детства, например,
Жана Гранвиля к «Робинзону Крузо» или «Приключениям Гулливера» или художника
Брауна, вошедшего в мировую литературу под именем «Физа», к «Запискам
Пиквикского клуба».
Но в последние годы на общение с книгами оставалось не так
много времени, и порой он испытывал стыд оттого, что не может уделить им
должного внимания. Чтение было для него не только эстетическим удовольствием.
Во многих книгах, особенно в последнее время, он находил подтверждение своим
мыслям, своим наблюдениям. Теперь, когда в его жизни появилась Джил, он делил
свои привязанности между нею и любимыми книгами.
Он набрал нужный номер, и Романенко сразу снял трубку.
— Я ждал вашего звонка.
— Что-нибудь случилось с Труфиловым? — спросил
Дронго с тяжелым вздохом. Несколько секунд Романенко молчал, ошеломленный его
вопросом, потом выдавил:
— Откуда вы знаете?
— Я ничего не знаю. Просто спрашиваю. Вы говорили, что
десятого Труфилов улетает в Берлин на заседание суда для дачи свидетельских
показаний. Самолет Аэрофлота вылетает в Берлин в одиннадцать двадцать пять.
Рейс сто одиннадцать. Такие данные я держу в голове. Вы позвонили в половине
одиннадцатого, зная, что в это время я обычно сплю. Значит, случилось нечто
непредвиденное. Для вас, человека, увлеченного своей работой, самое важное
сейчас — это показания Труфилова и выдача вашему ведомству Евгения Чиряева. Что
случилось, Всеволод Борисович?
— Иногда мне кажется, вы ясновидящий, —
пораженный, сказал Романенко, — в ваших логических построениях есть нечто
дьявольское. Вам никто этого не говорил?
