Тактичный Егор не давал этого телефона никому из знакомых.
Пользовался своим, мобильным.
— Ты что, глухая? — резко спросил
позвонивший. — Я спрашиваю: Фанилин у тебя?
— Хам, — сказала хозяйка и бросила трубку. Она
повернулась к Егору: — Какой-то ненормальный, хамит, грубит, требует тебя.
Снова зазвонил телефон.
— Сейчас скажу им все, что про них думаю. Кому ты давал
мой телефон?
— Никому, никто не знает, что я здесь. Мои знакомые
обычно звонят по моему телефону.
— Хамы, — бросила она, подняв трубку.
— Послушай, сука, если опять бросишь трубку, я спалю
твой салон. Или мне поехать на Добролюбова, поговорить с твоей дочерью, а потом
позвонить тебе?
Она тяжело задышала, схватилась за сердце. Негодяй знает,
где живет ее дочь с детьми. Это было настоящим ударом для хозяйки.
— Что тебе нужно? — хрипло спросила она, не
решаясь бросить трубку.
— Дай Фанилина, — сказал неизвестный.
— Какие-то ненормальные, — прошептала она,
протягивая трубку Егору. От трубки исходил запах ее кожи, особенно неприятный
по утрам, и Егор невольно поморщился.
— Фанилин, ты? — услышал Егор незнакомый голос.
— Да, я. Кто говорит?
— У нас к тебе важный разговор. Через пятнадцать минут
спускайся вниз, будем ждать.
— Кто вы? — встревожился Фанилин. — Что вам
нужно?
— Можешь заработать пять тысяч, — сказал неизвестный, —
или тебе нравится твоя старуха?
Фанилин покосился на хозяйку. Она ему не нравилась. А пять
тысяч большие деньги. Если, конечно, они имеют в виду доллары, а не рубли.
— Пять тысяч чего? — осторожно спросил Егор.
— Баксов, дурак. Через пятнадцать минут. —
Неизвестный положил трубку.
— О чем это они? Какие пять тысяч? — спросила
хозяйка, обдав его запахом нечищеных зубов.
— Не знаю, — пожал плечами Егор, поднимаясь с
постели. — Вообще ничего не понимаю.
Через пятнадцать минут он уже стоял внизу, нетерпеливо
поглядывая на часы. К дому подкатил черный «Мерседес». В салоне сидел коротышка
с круглым лицом. Это был Павлик. Он поманил Фанилина и показал на место рядом с
собой:
— Садись, это ты Егор Фанилин?
— Я, — ответил Фанилин, не решаясь забраться в
машину. Он узнал сидевшего в автомобиле.
— Садись, — повторил Павлик, — разговор есть.
Я тебе даже завидую. И деньги получишь, и удовольствие. Садись, говорю.
Фанилин, наконец, залез в салон, и машина тронулась с места.
Москва. 10 мая
Романенко, слушая Дронго, нервно потирал подбородок. Ему не
очень нравилась этическая сторона предложенных Дронго действий.
— Я не могу подозревать своих людей, — мрачно
говорил Всеволод Борисович, — потому что четверых из группы знаю уже давно
и не сомневаюсь в их порядочности и принципиальности. Что касается майора
Рогова из ФСБ, то вы знаете его лично. С Галей Сиренко и Захаром Лукиным тоже
знакомы. Кого из них я могу подозревать? А вы советуете устроить негласную
проверку. Если кто-нибудь из них догадается, мне будет очень стыдно.
— Если бы дело касалось вас лично, возможно, я понял бы
вашу позицию, но речь идет о конкретной скоординированной акции против вашей
группы. Кто-то сообщил о поездке Труфилова в Берлин на заседание суда, указал
точное время и место вылета. Это мог сделать только один из ваших сотрудников.
— А может, утечка произошла случайно. Через МВД или
ФСБ? Или в аэропорту? Такую вероятность вы исключаете?
— Как одну из возможных версий не исключаю, но прежде
всего советую проверить именно пятерых, о которых вы говорили.
— Каким образом?
— Легче проверить нескольких подозреваемых, чем найти
одного, — пояснил Дронго. Они сидели в гостиной, в глубоких креслах у
небольшого столика. Романенко был язвенником и не выносил спиртного, Дронго
предпочитал красное вино и то пил его лишь за обедом. Поэтому сейчас перед ними
стояли чашки чая.
— Когда задают несколько вопросов, на какой-нибудь
непременно найдешь ответ, — продолжал Дронго, — интуитивно, по
некоторым деталям. Это я знаю еще со школьных времен. Уверен, что, имея
конкретный круг подозреваемых, можно вычислить преступника. Почти
всегда, — уточнил Дронго.
— И каким образом вы собираетесь это сделать? —
устало осведомился Всеволод Борисович, поправляя очки и приглаживая короткие
непослушные волосы.
— До завтрашнего дня необходимо проверить всех пятерых.
Быстро и эффективно, сообщив им новость такого же порядка, как и вылет
Труфилова в Берлин.
— Не понимаю, что это даст? — спросил Романенко,
протирая платком очки.
— Узнаем, откуда происходит утечка, кто передал
информацию о вылете Труфилова. Выясним, кто в Москве заинтересован в оправдании
Рашита Ахметова и делает все возможное, чтобы немецкий суд не передал
российской прокуратуре Евгения Чиряева.
— Согласен. — Всеволод Борисович водрузил на место
очки. — Но какую информацию мы можем дать? Главный свидетель, Дмитрий
Труфилов, убит. Других у нас нет. И все пятеро, которых вы собираетесь
проверять столь экзотическим способом, хорошо знают об этом. За несколько часов
свидетеля не придумаешь. Мои сотрудники в это не поверят. Они — настоящие
профессионалы. Или вы собираетесь рассказать всем, что убийца промахнулся и
Труфилов остался жив? Все равно не поверят. Сведения об убийстве уже переданы в
прокуратуру и ФСБ. Любой из нашей пятерки может проверить эти данные через
информационный центр. Так что подсунуть им информацию, способную их
заинтересовать, — невозможно. У нас ее просто нет. А двенадцатого мая
немецкий суд рассмотрит дело Чиряева и откажет нам в его выдаче.
— Погодите, — остановил его Дронго. — При чем
тут Труфилов? У меня совсем другой план. Мы исследуем причины, совершенно забыв
о расследовании. Простите, Всеволод Борисович, но вы идете от частного к
общему. А я предлагаю взглянуть на проблему с другой стороны.
— Не понимаю, что вы имеете в виду? Как это с другой
стороны? У нас был важный свидетель. Единственный. Его убили. Он стал жертвой
либо предательства, либо ошибки одного из наших людей. Что я должен в этом
случае делать? У меня нет информации, способной так заинтересовать возможного
предателя, чтобы он подставился. Даже не представляю, что можно придумать.
— Сейчас объясню. Вы зациклились на убийстве Труфилова,
единственного свидетеля. Это естественно. Но попробуйте пойти в своих
размышлениях дальше. Допустим, что Труфилова не убили.
— Но его убили. И все это знают.
— Я сказал «допустим». Итак, он остался жив и вылетел в
Берлин для дачи показаний в суде. Правильно?
