— Да, вместе. Сначала говорил Шпицын, потом трубку взял
Галкин. Сказал, что они готовы начать. И показать, кто в городе хозяин. Теперь
ждут твоего согласия. — Адвокат покосился на дверь. — Ты ставишь меня
в дурацкое положение, — прошептал он, — нас могут услышать. А потом
используют это против тебя.
— Используют против меня убийство моего друга? —
зло спросил Чиряев. — Может, и в смерти Матвея я виноват?
И он написал на листе бумаги: «Пусть начинают. Я согласен».
Подумав, приписал номер телефона и фразу: «Позвони по этому номеру, скажи, что
Матвея убили. Номер постарайся запомнить».
Чиряев смял листок и разорвал на мелкие кусочки. Собрал их в
пепельницу и кивнул Тумасову. Тот щелкнул зажигалкой, и от листка остался
пепел.
— Как там моя краля поживает? — без всяких эмоций
спросил Чиряев.
— Говорят, болеет. — Тумасов провел ладонью по
горлу: это означало, что она умерла.
— Пусть выздоравливает, — жестко ответил
Чиряев, — думаю, они полетят к солнцу вместе со своим другом.
— Возможно, — кивнул Тумасов, радуясь, что этот
тяжелый разговор закончился. Он собрал документы. — Итак, до
завтра, — сказал он. — Выспись хорошенько, чтобы быть в форме.
Тщательно побрейся, приведи волосы в порядок, надень галстук. В общем,
постарайся произвести впечатление добропорядочного бизнесмена, невинно
осужденного. Судимости объясним преследованием по политическим мотивам.
Расскажи про нажим Москвы. В общем, дадим бой, — пообещал адвокат.
Чиряев вдруг схватил еще один листок и написал: «Шпицыну
напомни про магазин. Он все поймет. Скажи, пусть начнут с магазина».
Тумасов прочел и уже хотел достать зажигалку, чтоб сжечь
листок, когда Чиряев взял его и стал с остервенением жевать, словно уничтожал
своих недругов. Тумасов вздрогнул. Не приведи бог иметь такого врага, подумал с
облегчением.
Часть третья
Москва. 11 мая
В больницу они приехали в половине пятого. Суровая медсестра
подтвердила, что к ним привезли молодую женщину и она находится сейчас в
девятнадцатой палате.
— Как ее самочувствие? — спросил Романенко.
— Нормальное, — ответила медсестра, поджав губы.
Очевидно, она была из числа тех бескомпромиссных дам, которые в изнасиловании
склонны обвинять саму потерпевшую. Медсестра имела двух невесток и потому
считала, что женщины виноваты во всех смертных грехах. Не сыновей же винить. А
мужа она давно потеряла.
— Как это нормальное, — заволновался
Романенко, — ведь ее изнасиловали!
— Внутренних повреждений нет, — с плохо скрываемым
отвращением заявила медсестра, — да и наружных тоже. Небось пыталась
кого-то соблазнить, вот и попалась. Говорят, из дома ее привезли. Не чужих же
она в квартиру пустила?
— Вы, бабуся, прямо как адвокат говорите, —
заметил Дронго, — но защищаете не женщину, а насильников.
— А зачем она двери открыла? Зачем мужиков пустила? У
нас в деревне бабу никто снасильничать бы не мог, такой крик подняла бы на всю
деревню. Да и как они ее раздели? На теле ни царапины нет. Своими глазами
видела. А ты говоришь насильники. Нечего было оголяться перед ними. Наверно,
сама согласилась сразу с двумя мужиками, а потом опомнилась, да поздно. Вот и
прихватило сердечко. Стыдно ей стало.
— Ну, бабушка, ты прямо как Цицерон, — сказал
Дронго. — Следователи у нее были?
— Сидит один молоденький, — вздохнула
медсестра, — краснеет и вопросы задает. Да разве такой поймет что-нибудь?
Она уже в сознание пришла, но молчит. Известное дело, бабы народ живучий.
— Все, убедила, — кивнул Дронго, — веди нас к
этой живучей. Только поскорее, у нас мало времени.
— Бывают же такие стервозы, — сказал он
тихо. — Хотите поспорим, что дочерей у нее нет. И мужа нет.
— Совсем не обязательно, — ответил
Романенко, — но поспорить могу. На рубль.
— Скажите, пожалуйста, — обратился Дронго к
медсестре, — у вас есть семья?
— А как же, — ответила женщина. — Два сына,
оба женаты, но такого блуда никогда не допустят. Они своих жен в строгости
держат.
— А дочь у вас есть?
— Бог миловал, — ответила она, поднимаясь по
лестнице, — а то выросла бы вертихвосткой. Мне невесток хватает.
— Один ноль, — согласился Романенко. — А как
насчет мужа?
— Интересно, как бы ваш муж отнесся к этой
женщине? — продолжал Дронго.
— Так же, как я, царство ему небесное. Он у меня помер,
почитай, десять годков будет. А мы с ним в строгости жили, в согласии.
— Поразительно, — пробормотал Романенко, —
нет, спорить с вами нельзя. Ваша проницательность даже пугает.
— Она не способна понять женской боли, — заметил
Дронго, — и во всех грехах винит женщину. Это характерно для старых дев и
не имеющих дочерей женщин. А насчет мужа я просто догадался чисто интуитивно,
по всяким мелким деталям.
Кроме Мары, в палате лежали три женщины, они с интересом
прислушивались к вопросам Савина, на которые Мара не отвечала, отвернувшись к
стене. Увидев Романенко, Савин быстро поднялся. Обычно делами об изнасиловании
занимались сотрудники районной прокуратуры, но, учитывая связь женщины с
Чиряевым, Романенко поручил допросить ее Савину.
Мара пришла в себя еще по дороге в больницу. Воспоминания о
случившемся были невыносимы. Надо сказать, что особой боли она не испытала,
мучили отвращение и стыд. Все истязания бандиты отложили на потом, вначале
хотели позабавиться с ней и получить удовольствие. Тем более что, обессилев от
страха, она не оказывала никакого сопротивления. Удовольствие они получили,
последнее в жизни, и так и остались лежать бездыханными в ее квартире.
Мара не могла поверить в случившееся. Какие-то неизвестные
появились в квартире, застрелили ее мучителей, ничего не взяли и ушли. Как
стыдно, что они видели ее в таком состоянии. Эти люди ее спасли. Она их не
знала и, возможно, никогда не узнает.
За полчаса, проведенных у постели Мары, Савин не добился от
нее ни слова. Врачи не нашли у нее никаких повреждений, ни внутренних, ни
внешних, и положили ее в палату для выздоравливающих. Ее соседками оказались три
женщины, одна из которых была проститутка, избитая сутенером, и это Мару
шокировало. Быстрее, чем ожидала, она оправилась от шока, как только узнала,
что все бандиты мертвы. Но отвечать на вопросы следователя при посторонних Мара
не хотела.
— Она молчит, — доложил Савин, разведя руками.
Романенко нахмурился. Он хотел что-то сказать, но Дронго
остановил его, кивнув на соседок Мары.
— Будьте любезны, — обратился он к
женщинам, — выйдите на несколько минут.
Он знал, что эта палата для выздоравливающих и своей
просьбой он женщин особенно не обременит.
