Рогов выступил неудачно. Главный свидетель Труфилов был мертв,
а боевики Чиряева почти поголовно отказались давать против него показания. Так
что Рогов приводил уже всем известные факты причастности Истребителя к
преступным группировкам, без каких-либо убедительных доказательств.
На некоторые вопросы судей он вообще не мог ответить
конкретно. Зато Чиряев, заранее подготовленный адвокатами, отвечал в высшей
степени убедительно. В перерыве судебного заседания Тумасов, радостно блестя
глазами, подошел к подзащитному.
— Кажется, все в порядке, — сказал он, — мой
немецкий коллега считает, что можно готовить деньги. Тебя не выдадут Москве и
отпустят под залог.
— Может быть, меня отпустят без залога? — спросил
Чиряев.
— Ты с ума сошел, — взволнованно произнес
адвокат. — Даже под залог тебя отпустят с трудом.
— Но в этом случае мне понадобятся деньги, —
мрачно сказал Чиряев, — много денег.
— Предпочитаешь отправиться под конвоем в
Москву? — разозлился Тумасов. — Иногда тебя совершенно невозможно
понять.
— Ладно, — отмахнулся Чиряев, — делай как
знаешь. Если надо, заплатим залог. Только бы меня не выдавали Москве. Крутись
как хочешь, но чтобы сегодня в этом деле была поставлена точка.
— Я и так делаю все, что в моих силах.
В этот момент Рогову, находившемуся в другом конце зала,
позвонил Романенко.
— Как у вас дела? — спросил он.
— Плохо, — признался Рогов, — у него
блестящие адвокаты. И немецкий, и наш Тумасов. Мы вместе с приехавшим со мной
прокурором пытаемся объяснить суду, кто такой Чиряев. Но они не очень-то нам
верят. Без убедительных доказательств в Европе невозможно обвинять человека. А
все наши доказательства основаны на показаниях Труфилова. Мы не успели
перестроиться, кто думал, что все так получится.
— Не волнуйтесь, — успокоил его Романенко, —
ничего страшного, пусть все идет своим чередом.
— А если суд нам откажет? — удивился Рогов.
— Как-нибудь переживем.
— Всеволод Борисович, — еще больше удивился
Рогов, — вы сами говорили, как важно привезти Чиряева в Москву, чтобы он
дал показания против Ахметова. А теперь, похоже, изменили свое мнение. Что
случилось?
— Ничего особенного. Тут один человек хочет с вами
поговорить.
Рогов услышал голос Дронго.
— Добрый день, не переживайте. Мы продумали два
варианта действий: один, если Чиряева выдадут, другой — если откажут в выдаче.
— Удивительный вы человек, — улыбнулся Рогов, —
похоже, у вас есть варианты на все случаи жизни. Как нам вести себя дальше? Не
настаивать на его выдаче?
— Конечно, настаивайте, — сказал Дронго, —
чтобы адвокаты не разгадали нашей тактики. Мы и в Берлине можем сделать жизнь
Чиряева не очень приятной.
— Спасибо, что успокоили, — засмеялся
Рогов, — все понял.
На этом разговор закончился.
Рогов не стал говорить в суде о показаниях двух боевиков
Чиряева, свидетельствовавших против него. Изумленный Тумасов приписал это
своему адвокатскому мастерству: другая сторона, видимо, поняла, что он сможет
легко опровергнуть и эти свидетельские показания, якобы полученные под пытками.
Немецкие судьи были убеждены, что в российских тюрьмах и колониях заключенные
подвергаются пыткам и издевательствам.
И в какой-то мере они были правы, считая пыткой само
пребывание заключенного в переполненной камере, рядом с туберкулезными
больными, или в сибирском лагере, где по деревянным баракам гуляет ледяной
ветер. Однако в России понятие о пытках было совсем другое. В стране, где несколько
миллионов человек содержались в зонах, где преступность побила все мировые
рекорды, сокамерники, а главное, сами сотрудники милиции позволяли себе
действия, никак не согласующиеся с понятием западноевропейцев о гуманности.
После второго перерыва стало ясно, что Чиряева не выдадут
российской стороне. Рогов уже ни на чем не настаивал, прилетевший с ним
прокурор вообще молчал, представляя себе, как его будет распекать начальство за
неудачу. К вечеру судьи единогласно приняли решение отказать российской стороне
в выдаче Евгения Чиряева и освободить его под залог в триста пятьдесят тысяч
долларов.
Судьи еще не разошлись, когда Тумасов бросился обнимать
Чиряева, а сидевшие в зале чиряевские боевики преподнесли ему цветы. Подруга
одного из них, экзальтированная дамочка, даже прослезилась. В зале царила
эйфория. Бандиты и сам Чиряев благодарили обоих адвокатов. И только Рогов с
прокурором стояли грустные.
Чиряев на радостях подмигнул Рогову, а прокурор, едва
сдерживая ярость, процедил сквозь зубы:
— Я бы этого мерзавца собственными руками удавил.
— Не стоит, — возразил Рогов. — Напрасно
Чиряев радуется. Думает, все неприятности позади. Не знает, что они только
начинаются. В его судьбу вмешался человек, от которого ему не уйти. Для Чиряева
было бы лучше, если бы его выдали Москве.
— Что вы имеете в виду? — не понял прокурор.
— Видите ли, кроме человеческого, есть еще и суд божий.
Но Чиряеву он не поможет. Бог, возможно, и простил бы его, но человек, о
котором я говорю, никогда не простит. И не остановится на полпути. Поэтому мне
даже жалко этого негодяя.
Он улыбнулся и тоже подмигнул Чиряеву, не понимавшему, чему
так радуется майор ФСБ.
Москва. 12 мая
Вадим, о котором говорил брат хозяина квартиры, оказался
владельцем небольшого артистического кафе, находившегося в центре города,
заведения достаточно популярного и модного. Здесь собиралась молодежь, иногда
заходили известные актеры, эстрадные певцы, режиссеры, художники. Словом, в
этом богемном уголке Москвы непосвященные были нежеланными гостями. Милиция
подозревала, что здесь приторговывают легкими наркотиками, но проверки никаких
результатов не дали. Создавалось впечатление, что кто-то предупреждал владельца
о возможном появлении милиции.
Кафе еще не открылось, когда туда приехали Романенко и
Дронго. Но хозяин уже был на месте, придирчиво проверяя работу обслуживающего
персонала. Кафе открывалось обычно под вечер и функционировало до утра. Вадим
принял их в своем кабинете, обитом красным шелком и панелями из березы. Он
сидел в вертящемся кресле, поворачиваясь из стороны в сторону. Бросались в
глаза его ярко-зеленая рубаха и крест на груди. С его прыщавого лица не сходило
выражение самовлюбленности. Большие деньги, красивые девочки и полезные связи
придавали ему уверенность. В правом ухе у него красовалась серьга. На левой
руке поблескивал золотым циферблатом «Ролекс». На овальной формы столе не было
ничего, кроме массивной бронзовой пепельницы. На другом столе, слева от
владельца кафе, стояли компьютер и несколько телефонов.
— Вы хотели меня видеть? — небрежным тоном
произнес Вадим, даже не поднявшись, когда они вошли.
