Он был человеком мира, любившим и ценившим цивилизацию.
Выросший на Кавказе, где словно в котле были перемешаны десятки народов и
культур, религий и традиций, он с детства впитал в себя эту полифонию красок и
наслаждался ею.
Дронго прошел в библиотеку. Он отдавал себе отчет в том, на
какое рискованное дело решился. Но это был единственный шанс успешно закончить
расследование, выйдя на главных покровителей Ахметова. Дронго ходил от полки к
полке, где стояли любимые книги. Советчики и друзья. Учителя и наставники. Он
приходил в библиотеку как в храм.
Непрочитанные Джойс и Пруст ждали своей очереди. Они были
для него знакомыми незнакомцами. Когда-нибудь он отправится с ними в
путешествие, открывая для себя их миры. Здесь же стояли Хемингуэй, Ремарк,
Фолкнер, Уэллс, Моэм. Чуть в стороне — Дюма, Бальзак, Мопассан, Мериме, Золя,
Жюль Верн, Майн Рид, Вальтер Скотт. Марк Твен соседствовал с О'Генри, Джен
Лондон — с Хаггардом. На полках справа были писатели-фантасты: Шекли и
Брэдбери, Азимов и Желязны, Гаррисон и Хайнлайн, Саймак и Андерсон. Рядом —
братья Стругацкие и Станислав Лем.
Он собрал всю серию ЖЗЛ. Но не все, собранные им книги, были
любимыми. Он терпеть не мог современные детективы. Криминальные романы с
тупоголовыми героями, бесконечными убийствами, потоками крови, нецензурной
бранью и откровенно натуралистическими постельными сценами, столь популярные во
всем мире. Но он отдавал должное Жоржу Сименону и Рексу Стауту, Агате Кристи и
Уилки Коллинзу, Эдгару По и Артуру Конан Дойлу, Юлиану Семенову и братьям
Вайнерам.
Отдельно стояла русская классика. Толстой, Достоевский,
Гоголь, Чехов. Последнего Дронго боготворил, считая величайшим мастером слова.
Булгаков соседствовал с Платоновым, Эренбургом, Зощенко. Дальше шли Бунин,
Горький, Ильф и Петров.
К литературным критикам Дронго относился скептически. Их
оценка творчества того или иного писателя или поэта никак не влияла на Дронго.
Он высоко ценил прозу Валентина Распутина и Юрия Бондарева, преклонялся перед Шолоховым,
вопреки появившимся в прессе статьям некоторых критиков, никогда не считал его
плагиатором. А вот модных постмодернистов не признавал, их произведения
казались ему скучными и неинтересными. Он не любил Солженицына, не понимал
Маяковского, с удовольствием читал «шестидесятников» — Вознесенского,
Евтушенко, Окуджаву.
Четыре полки занимала поэзия. Дронго, владевший пятью
языками, мог по достоинству оценить и Байрона, и Физули, и Франсиско Кеведо. Но
предпочтение отдавал Пушкину, Лермонтову, Тютчеву, Пастернаку, Ахматовой,
Цветаевой, Блоку, Есенину, Мандельштаму. Из восточных поэтов — Низами, Насими,
Физули, Хафизу, Хайяму. Роберт Бернс был на английском и русском.
Дальше шли полки с его современниками: Габриэль Гарсиа
Маркес и целая плеяда его латиноамериканских друзей — Борхес, Карпентьер, Отеро
Сильва, Кортасар, Фуэнтос, Амаду. Современный автор изумительных философских
детективов Умберто Эко.
Библиотека была огромной. В отдельном шкафу хранились книги
Сартра, Камю, Монтеня, Кафки, Томаса Манна и Генриха Манна, Сэлинджера. Если он
погибнет, его книги, его верные друзья, останутся одни. Попадут в чужие руки. И
Дронго с болью окинул их взглядом, словно заранее прося прощения за невольное
предательство.
Сегодня решающий день, возможно, последний в его жизни. Он
старался об этом не думать. Вдруг зазвонил телефон. Кто бы это мог быть? Сейчас
половина десятого. Все друзья и знакомые знают, что в это время он еще спит.
Дронго подошел к телефону, включил автоответчик.
— Это я, — услышал он голос Джил. — Я из Бостона. —
Она говорила по-английски. — Надеюсь, не разбудила. Не знаю, сколько у вас
сейчас времени, но ты, кажется, поздно ложишься.
— Джил, — он схватил трубку. — Почему ты в
Бостоне. Что случилось?
— Здравствуй, — засмеялась она, — ничего не
случилось. Все в порядке. Я приехала сюда на несколько дней вместе с группой
студентов, которые прилетели в Гарвард на научную конференцию.
— Как хорошо, что ты позвонила, — сказал Дронго.
Хотел добавить, что очень скучает, но раздумал. Ему вообще чужда была сентиментальность,
он считал, что мужчине она не к лицу.
— Мне так тебя не хватает, — проговорила
она, — все время мечтаю о встрече. Почему ты никогда не звонишь?
Он не сказал, что ему стоит больших трудов не звонить.
Дронго не мог избавиться от мысли, что они принадлежат к разным мирам, что им
не суждено быть вместе и что когда-нибудь она его забудет.
— Сам не знаю, — ответил он, — наверно, боюсь
быть назойливым.
— Но ты ни разу не звонил, — рассмеялась она. Джил
не умела на него обижаться. Но сегодня у нее в голосе появились какие-то новые
нотки.
— У тебя все в порядке? — спросил Дронго.
— Наоборот, — снова засмеялась Джил, — все не
в порядке.
Что-то не так. Она слишком веселая. Или это ему показалось?
Она действительно забыла, сколько времени сейчас в Москве, или сделала вид, что
забыла? Что с ней случилось?
— Джил, когда мы можем увидеться?
— Я завтра возвращаюсь в Лондон. Когда ты сможешь туда
прилететь?
— Завтра. Вернее, послезавтра. Шестнадцатого
мая, — пообещал он.
— Правда, прилетишь? — спросила она.
— Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
— Нет, — счастливо засмеялась Джил, —
никогда. — И, помолчав, сказала: — Знаешь, я не хотела тебе говорить по
телефону. Но лучше сказать прямо сейчас. Все равно не смогу вытерпеть и через
час опять позвоню.
— Что случилось? — У него сильнее забилось сердце.
Неужели она полюбила кого-то? Впрочем, этого следовало ожидать. Наивно было
рассчитывать на постоянство их отношений.
— Я хотела тебе сказать… — она запнулась.
Он почувствовал, как задергалась щека, так обычно бывало в
моменты сильных волнений.
— Я была у врача, — продолжала Джил.
Он нахмурился. Неужели заболела? В ее возрасте? Чем она
могла заболеть? Почему же она тянет, не говорит?
— Ты меня слышишь? — спросила она.
— Конечно, слышу. Что случилось? Зачем ты ходила к
врачу?
— У меня будет ребенок. — Дронго почувствовал, как
уплывает из-под ног пол, и схватился за стену.
— Что ты сказала? — прошептал он.
— У нас будет сын! Врач сказал, что я в полном порядке.
— Сын, — словно эхо повторил он. Странные существа
мужчины. Такая новость их и радует, и пугает, как нечто из ряда вон выходящее.
Его бросило в жар.
— Сын, — это слово его заворожило, — как ты
узнала? — Он задал идиотский вопрос, который наверняка задал бы любой
мужчина на его месте.
— Как узнала? — засмеялась она. — Говорю
тебе: была у врача. Знаешь, я решила его оставить. И обо всем рассказать отцу.
