Селяне один за другим разошлись, смеясь, переругиваясь, вздыхая и обсуждая «совершеннолетие мисс Джейн» – память о нем послужила пищей для пересудов на многие дни. Приказали подать для гостей кареты, для офицеров гарнизона были поданы лодки, а хозяин Клонмиэра Джон Бродрик, на глазах у которого его замок вернулся на несколько часов в эпоху варварства, стоял у парадных дверей, желая своим гостям счастливого пути вполне искренне, а не просто из вежливости.
– Это в последний раз, – твердо заявил он. – В последний раз.
Барбара и Элиза, вспомнив о приличиях и с сожалением расставаясь с бурным весельем, взяли себя в руки и провожали уезжавших гостей, кланяясь и улыбаясь, в то время как Джейн, все еще исполненная бунтарского духа, куда-то исчезла, чтобы проститься с лейтенантом Диком Фоксом.
А в конюшне Джон и Фанни-Роза склонились над уснувшим эндриффским грумом. Он был мертвецки пьян и абсолютно беспомощен.
– Он не способен сегодня ехать со мной домой, – сказала Фанни-Роза, которая снова переоделась в зеленую амазонку, а шляпку держала за ленты, так что она волочилась по земле.
– Я поеду с вами вместо него, – сказал Джон, – и всю дорогу нам будет светить луна.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
– Вы не успеете еще и сесть на лошадь, – сказала она, – как я буду уже дома.
Подведя свою лошадь к колоде, она вскочила в седло, схватила поводья и, размахивая хлыстом перед лицом Джона, выехала со двора конюшни, глядя на него через плечо и заливаясь хохотом. Джон крикнул Тиму, чтобы тот седлал его лошадь, и через несколько минут уже мчался за ней, ведя в поводу лошадь грума, а Фанни-Роза, увидев, что ее преследуют, пустила лошадь в галоп, хохоча еще громче прежнего. Он гнался за ней по аллее, мимо Лоджа, через весь Дунхейвен и догнал ее лишь тогда, когда она сама натянула поводья у подножья Голодной Горы.
– Если мчаться таким дьявольским аллюром, – сказал Джон, – можно и шею сломать.
– Ничего с нами не случится, сам черт тому порукой, – отвечала Фанни-Роза, – он не позволит мне сбиться с пути. О, Джон, какая луна…
У их ног простирался залив Мэнди-Бей, словно скатерть, сотканная из серебра, а над дорогой таинственной громадой высилась сама Голодная Гора.
– Поедемте наверх, в папоротники, – предложил Джон.
Они свернули с дороги и тихим шагом поехали по тропинке, той самой, по которой они шли в прошлый раз, почти год тому назад, в тот день, когда был пикник. Тогда трава на Голодной Горе была нагрета солнцем, горы и папоротники хранили тепло сентябрьского солнца. Сегодня на залитой лунным светом горе царили тишина и покой. Джон спешился и обхватил Фанни-Розу за талию, чтобы помочь ей сойти с лошади. Она прислонилась щекой к его щеке и обняла его за шею. От отнес ее в папоротник и лег рядом, любуясь серебристым блеском ее волос.
– Вам весело было сегодня? – спросил он ее. Она ничего не ответила. Дотронулась рукой до его лица и улыбнулась.
– Вы меня когда-нибудь полюбите? – задал он ей новый вопрос.
Она притянула его еще ближе и крепко прижала к себе.
– Я хочу любить тебя сейчас, – сказала она. Он целовал ее закрытые глаза, волосы, уголки губ, и когда она вздохнула, еще крепче прижимаясь к нему, он снова подумал о Генри – мысль о нем, призрачная, непрошеная, пришла к нему в тот самый момент, когда он обнимал ее при свете луны, и он не мог удержаться, чтобы не сказать:
– Так же, наверное, ты целовала Генри, прежде чем он уехал из Неаполя, чтобы умереть в Сансе?
Она посмотрела на него, и он прочел в ее глазах страсть, желание и странное замешательство.
– Зачем сейчас об этом говорить? – спросила она. – Какое отношение имеет твой брат Генри к тебе или ко мне? Он умер, а мы живы.
Она спрятала лицо у него на плече, и все сомнения и ревность, владевшие им, были сметены потоком любви и нежности, которые он испытывал к ней, так что все остальное не имело решительно никакого значения – только страстное влечение, которое они испытывали друг к другу в эту ночь под луной на Голодной Горе. Прошлое нужно похоронить и забыть, будущее – это надежда и блаженная уверенность, а настоящее, во власти которого они находились – радость, столь живая и прекрасная, что перед ней не могут устоять призраки, терзающие его темную смятенную душу.
* * *
Письмо Джона к его сестре Барбаре из Кастл Эндриффа, от двадцать девятого сентября тысяча восемьсот двадцать девятого года.
«Моя дорогая Барбара,
Я сообщил миссис Флауэр о том, что отцу нужно ехать в Бронси, вернее, что ему совершенно необходимо быть там первого ноября, и она назначила известное событие на двадцать девятое следующего месяца, и на следующий же день мы с Фанни-Розой отбываем в Клонмиэр. Поскольку она ничего не сказала о твоем там пребывании, мне не захотелось поднимать этот вопрос, тем более, что Фанни-Роза собирается на ту сторону воды не позже чем через месяц после того как мы поженимся. Я рад, что она выбрала именно Клонмиэр по нескольким причинам. Она надеется, что ты будешь подружкой на свадьбе. Наше бракосочетание состоится в Мэнди, совершать церемонию будет преподобный Сэдлер, и сразу после этого мы уедем. Не согласится ли Марта остаться у нас на этот месяц? Нам это было бы очень удобно, а ты, наверное, сумеешь обойтись без нее, ведь это ненадолго. Пожалуйста, поговори с ней, а также узнай у Томаса, не останется ли он у нас в качестве домашнего слуги, и если он согласится, я сразу же закажу ему ливрею. Миссис Флауэр согласилась отпустить к нам свою горничную на месяц. Мне жаль, что она не предложила тебе пожить с нами, но мои сожаления несколько компенсирует то обстоятельство, что все вы будете в Летароге. То, что отцу необходимо быть в Бронси к первому ноября, подарило мне по крайней мере три недели. Я верю и надеюсь, что он не будет возражать против того, чтобы пробыть там такое долгое время, тем более, что если он передумает и уедет раньше, это запутает все дело. Три недели пройдут быстро.
Выясни, умеет ли стряпать эта женщина с острова, и согласится ли она поработать у нас месяц. Если она скажет «да», мы сможем на денек пригласить ее сюда и попробовать ее стряпню. Ты должна сразу же написать мисс Грейзли относительно платья… Только чтобы оно было не белое! Но обязательно красивое и элегантное. Я уверен, что ты не откажешься принять его от человека, который, несмотря на все обвинения, предъявляемые ему на протяжении всей его жизни, не может упрекнуть себя в отсутствии любви к тебе и остальным членам семьи. Надеюсь, что отец, не теряя времени, прикажет покрасить наше ландо и обить его изнутри, как это делается с каретами; на дверцах должны быть гербы, а на окнах – алые занавески, и чтобы все было готово как можно скорее. Мне бы хотелось, чтобы мы могли воспользоваться этим экипажем, чтобы ехать в Клонмиэр, а потом его можно будет отправить в Летарог – мне не хотелось бы везти Фанни-Розу в фаэтоне. Писать мне не надо, разве что случится что-нибудь важное, потому что письма здесь часто пропадают, и никому не говори о том, что отец приедет первого ноября. Мы успеем обо всем договориться к следующему воскресенью. К тому времени я обязательно буду дома.
