Она поцеловала меня. Но не так, как раньше. И, обнимая ее, я подумал про себя: нет, не от тоски по дому, не от болезни крови, не от воспаления мозга — вот от чего умер Эмброз.
Я ответил на ее поцелуй.
На башенных часах пробило пять. Но ни она, ни я не проронили ни слова.
Она подала мне руку. По темным кухонным переходам, через двор мы вместе шли к ярко освещенным окнам над каретным сараем. К взрывам смеха, к горящим от нетерпения глазам.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Когда мы вошли, гости встали. Скрип отодвигаемых стульев, шарканье ног, приглушенный шепот — все головы поворачиваются в нашу сторону. Рейчел на мгновение задержалась у порога; думаю, она не ожидала встретить такое море лиц. Затем она увидела елку в дальнем конце комнаты и вскрикнула от неожиданности. Легкое замешательство, вызванное нашим появлением, прошло, и глухой гул голосов пронесся по комнате.
Мы подошли к своим местам на противоположных концах верхнего стола.
Рейчел села. Я и все остальные последовали ее примеру. Все оживились; звон ножей и вилок, стук тарелок поднялся к потолку. Шум, смех, извинения…
Моей соседкой справа была миссис Билли Роу из Бартона, нарядившаяся в свое лучшее муслиновое платье с явным намерением всех перещеголять, и я заметил, что миссис Джонс из Кумбе, сидевшая слева от меня, смотрит на нее крайне неодобрительно. Желая соблюсти все тонкости протокола, я начисто забыл, что они не разговаривают друг с другом. Разрыв длился уже пятнадцать лет, с тех самых пор, как в один базарный день они не сумели договориться о цене на яйца. Однако я решил проявить галантность в отношении обеих и загладить причиненное им огорчение. Графины с сидром пришли мне на помощь, и, взяв тот, что поближе, я щедро налил им и себе, после чего обратился к съестному. Я не помнил ни одного рождественского обеда, на котором нам подавали бы такое количество блюд. Жареные гусь и индейка, говяжий и бараний бок, огромные копченые окорока, украшенные фестонами, торты, пирожные всевозможных форм и размеров, пудинги с сушеными фруктами и среди прочего — те самые нежные, рассыпчатые пирожные, легкие, как пух, которые приготовила Рейчел с девушками из Бартона.
На лицах проголодавшихся гостей, да и на моем тоже, заиграли нетерпеливые улыбки. Взрывы громкого смеха уже доносились из-за других столов, где наиболее языкастые из моих арендаторов, не устрашенные непосредственной близостью «хозяина», позволили себе распустить пояса и воротнички. Я слышал, как Джек Лобби с коровьими глазами прохрипел своему соседу (думаю, он уже успел пропустить пару стаканов сидра по дороге):
«Клянусь, Гор… после такой прорвы еды нас можно будет скормить воронам, да так, что мы и не заметим». Слева от меня маленькая, тонкогубая миссис Джонс тыкала вилкой, которую держала двумя пальцами, как перо, в гусиное крылышко на своей тарелке, а ее охмелевший сосед шептал ей, подмигивая в мою сторону:
«Орудуй пальцами, д-огая. Разорви его в клочья».
Только здесь я заметил, что у каждого рядом с тарелкой лежит небольшой пакетик, надписанный рукой Рейчел. Казалось, все осознали это одновременно; о еде ненадолго забыли, и каждый принялся торопливо разрывать бумагу. Я наблюдал за ними и не спешил открывать свой пакетик. У меня вдруг защемило сердце — я догадался, что она сделала. Она приготовила подарки всем приглашенным на обед мужчинам и женщинам. Сама завернула их и к каждому приложила записку. Ничего особенного — небольшая безделушка, которую им будет приятно получить. Так вот что означал таинственный шорох за дверьми будуара!..
Когда мои соседи вновь принялись за еду, я развернул свой подарок. Я открыл его под столом, на коленях: никто, кроме меня, не должен видеть, что именно она подарила мне. Это оказалась золотая цепочка для часов с небольшим брелоком, на котором были выгравированы наши инициалы: «Ф. Э., Р. Э.» — и дата. Несколько мгновений я держал цепочку в руке, затем украдкой положил в карман жилета. Я посмотрел на Рейчел и улыбнулся. Она внимательно наблюдала за мной. Не сводя с нее глаз, я поднял свой бокал, она ответила тем же.
Господи! Я был счастлив.
Обед шел своим чередом, шумный, веселый. Я не заметил, как опустели блюда с горами снеди. Вновь и вновь наполнялись бокалы. Кто-то, почти съехав под стол, запел. Песню подхватили за другими столами. Сапоги отбивали такт, ножи и вилки отстукивали ритм, тела беззаботно раскачивались из стороны в сторону. Тонкогубая миссис Джонс из Кумбе сообщила мне, что у меня слишком длинные для мужчины ресницы. Я налил ей еще сидра.
Наконец, помня, с какой безошибочной точностью Эмброз выбирал нужный момент, я несколько раз громко ударил по столу. Голоса смолкли.
— Кто хочет, — сказал я, — может выйти, а потом вернуться. Через пять минут миссис Эшли и я начнем раздавать подарки. Благодарю вас, леди и джентльмены.
Как я и ожидал, изрядное число гостей устремилось к двери. Я с улыбкой наблюдал за Сикомом, который замыкал шествие, вышагивая очень прямо и ровно и все же так, как будто земля вот-вот уйдет у него из-под ног. Оставшиеся придвинули столы и скамейки к стенам. После того как мы раздадим подарки и уйдем, те, кто еще не утратил способность двигаться, пригласят своих дам на танец. Шумное веселье будет длиться до полуночи. Мальчиком я всегда прислушивался к топоту ног, долетавшему в детскую из комнаты над каретным сараем. Я проложил себе путь к небольшой группе у елки. Там стояли викарий с миссис Паско и дочерьми, помощник викария и крестный с Луизой. Луиза выглядела хорошо, но была немного бледна. Я пожал им руки. Миссис Паско не стала терять времени и, сверкая всеми зубами, излилась в бурном восторге:
— Вы превзошли себя! Мы никогда так не веселились! Девочки просто в экстазе!
Вид трех дочерей миссис Паско, деливших общество одного помощника викария, подтверждал это.
— Я рад, что, по-вашему мнению, все прошло хорошо, — сказал я и обратился к Рейчел:
— Вы довольны?
Ее глаза встретились с моими, и в них засветилась улыбка.
— И вы еще спрашиваете… Так довольна, что чуть не плачу.
Я поздоровался с крестным:
— Добрый вечер, сэр, и счастливого Рождества. Как вы нашли Эксетер?
— Слишком холодным, — отрывисто проговорил он, — холодным и мрачным.
В манерах крестного появилась непривычная резкость. Он стоял, заложив одну руку за спину, другой пощипывая усы. Наверное, подумал я, он недоволен тем, как прошел вечер. Не слишком ли вольно, на его взгляд, лился сидр? Но вот я увидел, что он уставился на Рейчел. Его глаза впились в жемчужное колье. Заметив, что я смотрю на него, он отвернулся. На миг я вновь почувствовал себя учеником четвертого класса Харроу, которого учитель поймал на том, что он прячет шпаргалку в латинской книге. Я пожал плечами. Я — Филипп Эшли, мне двадцать четыре года. Никто на свете не имеет права диктовать мне, кому делать рождественские подарки, а кому нет. Интересно, не отпустила ли миссис Паско какое-нибудь желчное замечание? Хотя, возможно, хорошие манеры удержали ее. Так или иначе, она не могла узнать это колье.
