– Очень опасно судить о человеке по портрету, – медленно проговорила она.
– Не менее опасно, чем оставлять свой портрет в спальне, когда вокруг рыщут безжалостные пираты, – ответил он.
– Вы могли бы повернуть его лицом к стене, если он вам так досаждал, или нарисовать другой, более правдивый, изобразив, например, как Дона Сент-Колам пирует в "Лебеде" или, переодевшись в мужское платье и нацепив маску, скачет в полночь по большой дороге, чтобы напугать бедную, ни в чем не повинную старуху.
– И часто вы так развлекались? – спросил он.
– То, что я вам описала, произошло незадолго до моего приезда. Разве слуги вам не наябедничали?
Он вдруг рассмеялся, потянулся к куче хвороста за своей спиной и, вытащив несколько сухих веток, подбросил их в костер – пламя вспыхнуло и рванулось к небу.
– Вам бы следовало родиться мальчишкой, – сказал он, – тогда вы могли бы сполна удовлетворить свою жажду приключений. Мы с вами действительно похожи – мы оба в душе бунтари, только вы предпочитаете переодеваться в мужское платье и пугать старух на большой дороге, а я выхожу в море и нападаю на корабли.
– Разница в том, – проговорила она, – что, захватив корабль, вы чувствуете себя победителем, а я после своих жалких вылазок не испытываю ничего, кроме разочарования и презрения к себе самой.
– Так и должно быть, – ответил он, – ведь вы женщина и вы жалеете выловленных рыб.
Она посмотрела на него сквозь пламя. Он улыбнулся ей, слегка насмешливо, будто поддразнивая, и напряжение ее вдруг исчезло, она снова почувствовала себя легко и спокойно и откинулась назад, опершись на локоть.
– В детстве я любил играть в войну, – продолжал он. – Я воображал себя смелым, доблестным рыцарем. Но стоило где-нибудь вдали прогрохотать грому или сверкнуть молнии, как я затыкал уши и прятался на коленях у мамы.
Чтобы быть похожим на настоящего солдата, я мазал руки красной краской, но, увидев однажды собаку, умирающую в луже крови, убежал и потерял сознание.
– Да-да, я понимаю, – сказала она, – я испытала то же самое после глупой шутки с графиней.
– Знаю, – ответил он, – поэтому я вам и рассказал.
– Ну а теперь, – спросила она, – когда ваши детские игры стали реальностью, когда вы научились грабить, убивать, разбойничать, – теперь вы больше не боитесь?
– Напротив, – ответил он, – боюсь, и очень часто.
– Нет, – поправилась она, – я хотела спросить, не боитесь ли вы больше себя? Не боитесь ли своего страха?
– От этого страха я избавился раз и навсегда, как только сделался пиратом.
Длинные прутья в костре затрещали, съежились и рассыпались. Огонь догорал, угли подернулись пеплом.
– Завтра я планирую начать новую операцию, – проговорил он.
Она взглянула на него, но костер уже погас, и лицо его пряталось в тени.
– Вы уезжаете? – спросила она.
– Да, – ответил он, – мой отдых слишком затянулся. Это все ручей, он околдовал меня и заставил забыть о делах. Но пусть ваши друзья Юстик и Годолфин не думают, что со мной так легко справиться. Мы еще посмотрим, кто победит.
– Вы решили сразиться с ними? Но ведь это опасно.
– Знаю.
– Вы хотите высадиться на побережье?
– Да.
– Но вас могут поймать… убить.
– Конечно.
– Но зачем… зачем вам это нужно?
– Мне приятно лишний раз убедиться, что я хитрей их.
– Это не довод.
– Для меня этого вполне достаточно.
– Вы рассуждаете как эгоист. Вы думаете только о своих амбициях.
– Да. Ну и что же?
– Почему вы не хотите вернуться в Бретань? Сейчас это было бы самым разумным.
– Не спорю.
– Вы рискуете жизнью своих людей.
– Мои люди любят риск.
– Вы ведете "Ла Муэтт" на гибель, вместо того чтобы спокойно переждать где-нибудь в порту на другой стороне пролива.
– Я построил "Ла Муэтт" не для того, чтобы держать ее в порту.
Они посмотрели друг на друга. В его глазах плясал тот же огонь, что и на догорающих углях, взгляд его манил и притягивал. Наконец он потянулся, зевнул и проговорил:
– Все-таки жаль, что вы не мальчишка. А то я взял бы вас с собой.
– А так не можете?
– Женщине, которая жалеет убитых рыб, не место на пиратском корабле.
Она посмотрела на него, покусывая кончик пальца, потом спросила:
– Это ваше последнее слово?
– Да.
– Возьмите меня с собой, и я докажу вам, что вы не правы.
– Вас укачает.
– Не укачает.
– Вы замерзнете и станете хныкать, что вам холодно и страшно.
– Не стану.
– И не станете проситься на берег в самый неподходящий момент?
– Нет.
Она посмотрела на него обиженно и сердито, а он вдруг рассмеялся и, поднявшись, начал раскидывать ногой тлеющие угли – огонь погас, их обступила темнота.
– Давайте поспорим, что меня не укачает и что я не запрошусь на берег, – сказала она.
– А что ставите? – спросил он.
– Свои серьги с рубинами, те, что были на мне во время ужина в Нэвроне.
– Ну что ж, – согласился он, – цена подходящая. С таким богатством можно забыть о разбое. А что вы хотите взамен?
– Сейчас подумаю. – Она помолчала, глядя на воду, затем проговорила с озорной улыбкой:
– Прядь волос из парика Годолфина.
– Обещаю вам весь парик целиком.
– Идет, – ответила она и, повернувшись, направилась к лодке. – Тогда не будем терять времени. Все остальное за вами. Когда отплываем?
– Я ничего не успел обдумать.
– Но завтра, надеюсь, вы уже начнете?
– Непременно.
– Постараюсь вам не мешать. У меня тоже есть кое-какие дела. Мне, похоже, самое время сейчас заболеть. Подозреваю, что болезнь окажется заразной и ни детям, ни няне не разрешено будет навещать меня и только Уильям сможет беспрепятственно заходить в мою комнату. Бедный Уильям, ему придется каждый день носить еду и питье для мнимой больной.
– Неплохо придумано!
Она уселась на скамью, француз взялся за весла, и лодка медленно поплыла вверх по течению, туда, где в мягких вечерних сумерках неясно вырисовывался силуэт корабля. Чей-то голос окликнул их с палубы, француз ответил по-бретонски и двинулся дальше, к пристани в устье ручья.
