— Поразительное самопожертвование. Да вот только верится с трудом — в свете того, что я о нем знаю.
— Почему? Каждый должен бороться с грехом в себе. У Даннера эта борьба приняла крайние формы. Пока он принимал предписанные препараты, ему удавалось держаться в рамках. Но потом он решил, что лекарства отнимают силы, необходимые для борьбы с демонами, и отказался от них.
— Что за демоны?
— Не знаю. Он просил о помощи, но говорил о них весьма смутно. Мне идентифицировать их не удалось.
— И вы не знаете, куда он уходит от вас и чем занимается?
— Знаю только, что он некоторое время работал волонтером в Армии Спасения в Бирмингеме, но потом ушел от них и перебивался случайными заработками.
— Даннер получил ранение отнюдь не в юном возрасте. Как же он мог работать?
— Операция на позвоночнике прошла на редкость успешно, что позволило ему трудиться по несколько часов в день. Даннер говорил, что должен держать себя в форме. В этом отношении он настоящий фанатик. У него была палатка, и Тед месяцами жил на подножном корме.
Ева уже и не рассчитывала на такую откровенность. Конечно, этого было недостаточно, но, может быть, удастся вытянуть из него что-то еще.
— Даннер не рассказывал, что убивал?
Доннелли ответил не сразу.
— Конечно, рассказывал. И его это мучило. Но речь шла только о том, что он делал по службе. — Священник замялся. — Раскрывать детали не могу, лучше расскажу о том, как проходили мои сеансы с Даннером. Так я ничего не нарушу. Примерно после десятка сеансов Даннер начал понемногу открываться. Говорил о племяннике. Очень расстроился, узнав о гибели Галло в Корее.
— Но о моей дочери, Бонни, не упоминал?
Доннелли покачал головой.
— Вам нужно понять кое-что. Даннер — человек очень скрытный и в своих отношениях с другими крайне непоследовательный. Мне приходилось едва ли не клещами все из него вытягивать. — Он усмехнулся. — В какой-то момент мы преодолели барьер, разделяющий обычно врача и пациента, и с тех пор я не мог избавиться от чувства, что он не хочет меня разочаровывать. В том, что у Даннера развилась определенная зависимость от моего мнения о нем, ничего необычного нет. С пациентами такое часто бывает. С другой стороны, эта зависимость сильно мешала моим попыткам узнать у него что-то по-настоящему важное. Даннер не желал рассказывать ничего такого, что, по его мнению, могло бы настроить меня против него. Преодолеть это препятствие я так и не смог.
— И о Бонни он ничего вам не сказал?
— Я бы не стал вам лгать.
— Вот как? Но вы же упомянули о «маленькой девочке». Какой девочке? Думаю, он все же рассказал вам о Бонни.
Доннелли решительно покачал головой.
— Ничего. Даннер ни разу не произнес ее имени. Хотя… Да, он говорил о некоей маленькой девочке.
Ева напряглась.
— Он рассказывал, что сделал с ней?
— Вы не понимаете. Даннер никогда не говорил о ней как о жертве. Послушать его, получалось, что она — живая. Может быть, речь шла о какой-то другой девочке.
— Тогда помогите мне ее найти. Даннер — убийца. Мы должны спасти девочку.
— Не думаю, что она в опасности. Описать его чувства к ней нелегко. Я бы сказал, что Даннер ее побаивается.
— Что?
— Это, конечно, только мое впечатление. — Доннелли пожал плечами. — Больше мне обсуждать с вами нечего. У меня нет определенной информации, касающейся вашей дочери. Это вы имеете право знать. Но не больше. — Он отвернулся. — Правила есть правила, но я уверен — Бог не хочет, чтобы вы так себя изводили.
— Подождите.
— Мне нужно переодеться, а потом у меня встреча с молодыми людьми, которые желают пожениться. Я сказал все, что мог.
— Подождите. Вы сказали, что он пропал… лишился рассудка. Но что означают эти его разговоры о демонах?
Доннелли остановился.
— В самые худшие моменты ему кажется, что он окружен демонами и его долг — уничтожать их.
— В самые худшие? А бывают и лучшие?
— О да. И тогда он щедр, добр и изо всех сил старается быть хорошим. Но такие моменты в последнее время случаются все реже и реже, что свидетельствует о серьезном ухудшении состояния. В одну минуту он вполне стабилен, а уже в следующую… неустойчив.
— То есть опасен?
— Принимая во внимание то, что вы мне сказали, полагаю, так оно и есть.
— Не знаю, каким он бывает в лучшие моменты, но в один из худших я наблюдала его собственными глазами. Он едва не убил мою подругу. Вы сказали, что сами его отыщете. Но как, если вы не знаете, где он? Или это неправда?
Доннелли улыбнулся.
— Я не лгу. Всего хорошего, мисс Дункан.
Она не могла отпустить его.
— Джон Галло сейчас, наверное, с отцом Домиником. Вы поговорите с ним?
— Конечно. — Он уже шагал по дорожке. — Джон — племянник Даннера. Они очень любили друг друга. Он наверняка страдает, а мой долг — облегчать страдания. Но я скажу ему то же, что и вам.
Сжав кулаки, Ева в отчаянии смотрела ему вслед. Расспрашивая священника, она как будто билась о невидимую стену. Доннелли был вежлив, любезен, сдержан и неуступчив. Сломать барьер, которым он отгородился от нее, не получилось. Что еще можно сделать? Не применять же к священнику силу. Как взломать код, приведший Кевина Доннелли из прошлой, светской, жизни к служению Богу? Ради веры он отказался от всего остального.
Но, может быть, за фасадом набожности скрывалась душевная порочность? Может, надо было надавить посильнее?
Что-то делать нужно. Какой-то выход должен быть. Нельзя же просто стоять и смотреть ему в спину.
Ева устремилась за уходящим священником.
— Не надо, мама. Не делай этого. Ты только расстроишься, а он все равно не передумает. Бонни.
Ева обернулась — дочь сидела на краю фонтана. Лучи солнца скользили по ее кудряшкам, мелкая водяная пыль висела над головой подобно сияющему ореолу.
— Он должен передумать. Мне нужно найти Даннера.
— Думаю, ты найдешь его, но не через отца Барнабаса. Он не уступит.
— Может быть, и уступит, если я буду настойчивее.
Бонни покачала головой:
— Нет, мама, ничего не получится. Они с Тедом Даннером давно вместе.
— Так он позволит Даннеру убить еще раз?
Бонни не ответила.
Какое-то время Ева в отчаянии смотрела на нее.
— Я не понимаю, как это действует. Может быть, Даннер убил тебя. Не знаю. Почему ты не хочешь помочь?
— Все должно идти своим путем. Мне тоже многое непонятно, мама. Я хотела бы помочь, но туман еще не рассеялся. — Девочка покачала головой. — Я чувствую твою боль, мама, и мне самой больно. Хочу, чтобы все поскорее кончилось.
