От одной только мысли о детстве и полном отсутствии морщин ее глаза вновь наполнились слезами.
Подняв голову, Альвер тронула языком верхнюю губу, соленую от слез и подумала, что наркожелезам пора бы выделить транквилизатор или, может, разрешить себе вволю выплакаться? Глубоко вздохнув, она повернулась на кровати и села, глядя на свое отражение в реверсе. Ужасный вид. Она вытерла лицо руками и досадливо взъерошила волосы (уж они-то могли бы остаться прежними), снова всхлипнула (прямо не девушка, а водокачка) и, посмотрев с усилием в собственные глаза, запретила себе плакать и смотреть в зеркало – даже искоса.
Через несколько минут ее щеки высохли, а глаза прояснились. Лицо стало уже не таким красным и распухшим. Конечно, оно было по-прежнему отвратительным, ну и пусть, главное – в душе она оставалась все той же. Ах, как это мило с вашей стороны, любезные 00. Немножечко страдания, безусловно, пойдет мне только пользу. (А потом держитесь!)
Все лишения, которые довелось ей испытать в жизни, были придуманы ею же самой, для развлечения. Целый день она могла играть в бродягу: ходила полуголодной, оборванной и грязной (в той степени, как ей это представлялось), но вечером дома ее всегда ждали ужин и душ, или, по крайней мере, пил-спрей – аэрозоль, после употребления которого вся грязь вместе с ороговевшими клетками отшелушивается от тела.
Но даже то, что сердце ее было невосстановимо разбито мерзкой метаморфозой, даже это не могло отвлечь от кошмара, явившегося во сне: какой-то парень смог предпочесть ей другую девушку – вот что было непонятней всего.
Ее существование текло легко и беззаботно – слишком легко и беззаботно даже по культурным стандартам. Культура была обществом решительно элитарным. Здесь ценились родовитые люди. Иерархический инстинкт всегда оставался неотъемлемой частью жизни Фаг-Роида. Особенно это касалось потомков семей основателей Культуры.
В этом обществе для того, чтобы сделать успешную карьеру, надо было либо вступить в такие организации, как Контакт или 00, либо иметь хорошую родословную.
Даже самый знаменитый и талантливый артист не вызывал у общества такого пиетета, какой питали к членам старинного родового гнезда.
На свое древнее происхождение Альвер было, в сущности, наплевать. Ей была противна лесть, но, с другой стороны, она хотела, чтобы ею восхищались, чтобы ей поклонялись и чтобы ее вожделели. Но только ее самое. Любовались прекрасным телом, а не ветвистым генеалогическим древом. Она хотела, чтобы в ней видели Альвер, а уже потом – Шейх.
Но и люди, и машины на Фаг-Роиде знали имя Шейх из уроков истории.
Что ж, Чарт прав: это был ее звездный шанс. Она слыла роковой красавицей, обаятельной и привлекательной умницей, и она старалась соответствовать этим слухам. Но совершенно не собиралась провести всю свою жизнь фарфоровой куколкой в сахарном домике.
Быть может, в ней говорил испорченный ребенок, но это был решительный испорченный ребенок, настоящий “анфан террибль”, как говорили в ее семье. И если ее решительность требовала уничтожить испорченность и инфантильность, Альвер могла сделать это быстрее, чем произнести “Пока”.
Она вытерла глаза, обошлась без помощи наркожелез, затем встала и покинула каюту. Она сядет в кают-компании, – там больше места, – и найдет все, что сможет, о Тире, об этом человеке – Генар-Хафуне, – и обо всем, что может иметь отношение к замыслам 00.
IV
Черная птица Гравиес медленно плыла над панорамой великой морской битвы. Ее тень скользила по разбросанным в воде обломками, по парусам и палубам длинных деревянных кораблей.
Голубоватое солнце сияло в фиолетовом небе. Воздух был исчерчен дымными трассами примитивных ракет, а облака, казалось, стояли на огромных столбах дыма, поднимавшихся от разбитых военных кораблей и транспортов. Море горело там, где за борт выплескивали масло в отчаянной попытке предотвратить столкновение между кораблями.
Птица парила над самым краем панорамы. Здесь, неподалеку от полупрозрачного утеса, всего пятью метрами ниже виднелось дно главного отсека, заваленное каким-то хламом, который на первый взгляд также казался обломками кораблекрушения, вынесенными приливом. При ближайшем рассмотрении можно было понять, что это никакой не мусор и не обломки, а части кораблей, находившихся в процессе сборки. Морское сражение должно было занять около 16-ти квадратных километров отсека и стать настоящим шедевром.
Несколько корабельных дронов разбирали детали конструкции и грузили их на призрачный конвейер – пыльную полосу света, лентой тянувшуюся к дальней стене.
Гравиес продолжала работать крыльями. Ее цель лежала на дальней стороне сдвоенного главного отсека, между внутренней секцией и ангаром, который открывался с кормы.
Она пролетела уже не меньше двадцати пяти километров по гигантскому черному коридору, перемещаясь из отсека в отсек, в глухой темноте, подсвеченной лишь немногими мигающими огоньками.
Птица не без гордости озирала пустынные, сумрачные пространства. Будучи избранной особой, она была допущена в места, которые корабль не открывал никому вот уже сорок лет. Людям разрешалось прогуливаться только по верхней палубе, где располагались помещения для Сохраняемых. Но тысячи и тысячи отсеков на этом корабле-гиганте пустовали, и они принадлежали ей, Гравиес.
Рабочее пространство главного отсека, самого большого помещения на корабле” было наполнено загадочными звуками и мигающими огнями, здесь корабль создавал тысячи новых машин для того, чтобы… впрочем, кто знает, для чего они предназначались.
Большая часть отсека была заполнена воздухом: это позволяло быстрее двигаться машинам и материалам. Гравиес слетела вниз по прозрачной трубе, проложенной в верхних перекрытиях, и опустилась на парапет балкона, огибавшего заднюю часть отсека. Внизу тридцать два кубических километра ничем не заполненного пространства. Здесь средних размеров ОСТ мог бы построить ОСТ поменьше, принять любого гостя, разместить любую инопланетную среду. Или превратить помещение в громадный стадион со спортивным комплексом.
На балконе сидели семеро гостей, их лица были обращены к голограмме бассейна. Люди замерли в оживленной беседе. Два низких столика были уставлены напитками и блюдами с едой.
Очевидно, копия какого-то знаменитого полотна. На вкус Гравиес, ничего особенного. Или надо смотреть под определенным углом.
Она скользнула с парапета вниз, падая в пустое пространство. По пути врезалась во что-то и начала падать уже по-настоящему, беспомощно тычась в невидимую стену, затем, наконец, нашла опору, взмахнула крыльями и вернулась на балкон.
Ага, подумала она. Рискованно. Это не стекло, но и не защитное поле. Отсек не был пустым, и то, обо что она ударилась, было границей поля проекции.
Гравиес встряхнулась и оправила перья, пригладив их клювом. Затем воровато оглянулась по сторонам, спрыгнула с парапета на пол и, переваливаясь с ноги на ногу, приблизилась к людям за столиками.
