Те из вас, кто, читая это, думают: «Я бы сделал все, лишь бы уменьшить ее мучения», пусть подумают как следует, пусть представят, как их волокут в камеру пыток, как они видят приготовленные для них инструменты. Когда вы их видите, то думаете лишь о том, как избежать знакомства с ними.
Доктор не сопротивлялась — ее поставили на лоток в полу, опустили на колени, потом остригли и побрили. Это, казалось, огорчило ее, потому что она принялась кричать и стонать. Стриг ее и обривал сам мастер Ралиндж, делал он это любовно, тщательно. Он сжимал в кулак каждую прядь состриженных им с головы волос, подносил к носу и медленно вдыхал ее запах. Меня тем временем привязали к металлической раме.
Я не помню, что кричала доктор, что говорил мастер Ралиндж. Я знаю только, что они обменивались какими-то словами. Разнокалиберные зубы во рту мастера пыток поблескивали в свете факелов.
Ралиндж провел рукой по голове доктора, его рука остановилась за ее левым ухом, и он посмотрел туда внимательнее, бормоча что-то вполголоса — слов я не мог разобрать. Потом он приказал раздеть ее и уложить на металлическую кровать рядом с жаровней. Пока доктора раздевали два стражника — те, что привели ее в это жуткое место, — палач медленно развязал на себе кожаный передник и снял его, потом неторопливо, со смыслом начал расстегивать на себе штаны. Он смотрел, как двое стражников (даже четверо, потому что доктор сопротивлялась что было сил) раздевают мою хозяйку.
И я увидел то, что всегда жаждал увидеть, смог взглянуть на то, что рисовало по ночам мое распаленное воображение.
Я увидел доктора обнаженной.
Но сейчас ничто не откликнулось во мне. Она боролась, дергалась, сопротивлялась, пыталась ударить, лягнуть, укусить, кожа ее натянулась от напряжения, лицо ее блестело от слез и покраснело от страха и ярости. Это было ничуть не похоже на мои похотливые видения. Ничего похожего на притягательную красоту. Я видел женщину, которая через несколько мгновений должна была самым подлым и отвратительным образом подвергнуться насилию, потом пытке, а потом встретить смерть. Она знала это не хуже меня, не хуже Ралинджа и двух его помощников, не хуже стражников, которые привели нас сюда.
Чего же я больше всего жаждал в тот миг?
Я молился, чтобы они не узнали о моей любви к ней. Если они будут думать, что я к ней безразличен, то, возможно, я услышу только ее крики. Если же они догадаются, если возникнут хоть малейшие подозрения в том, что я ее люблю, то по правилам своей профессии они должны будут отрезать мне веки, чтобы я видел все ее мучения.
Сорванные с доктора и брошенные на пол одежды легли кучкой в углу у скамьи. Раздался какой-то звон. Мастер Ралиндж смотрел, как доктора, голую, привязывают к металлической раме кровати. Он опустил взгляд на свою восставшую плоть, погладил ее, потом отпустил стражников. Они ушли разочарованные, хотя, судя по их виду, не без облегчения. Один из помощников Ралинджа запер за ними дверь. Ралиндж пошел к доктору, и на лице его засияла широкая, во весь рот, довольная улыбка.
Темные одеяния доктора осели в углу, куда их бросили.
Мои глаза наполнились слезами, когда я подумал о том, что она предусмотрительно вернулась в свое жилище, чтобы взять этот глупый, тупой и бесполезный кинжал, который непременно носила с собой, если только не забывала о нем. Какой толк от него был теперь?
Мастер Ралиндж произнес первые слова, которые я смог разобрать и запомнить с того момента, когда доктор читала принесенную ей записку, — всего полколокола и целую вечность назад.
— Все по порядку, мадам. Сначала то, что важнее, — сказал палач. Он взгромоздился на кровать, к которой привязали доктора, зажав в кулаке свою восставшую плоть и направляя ее.
Доктор довольно спокойно заглянула в его глаза. Она щелкнула языком, и на ее лице появилось разочарованное выражение.
— Ах вот оно что, — сказала она будничным голосом. — Так вы это серьезно. — И тут она улыбнулась. Улыбнулась!
Потом она произнесла что-то похожее на инструкцию, на неизвестном мне языке. Это был не тот язык, на котором она разговаривала с гааном Кюдуном. Это был совсем другой язык. Язык, на котором говорили, подумал я, услышав его и закрыв глаза (потому что мне было невыносимо видеть то, что сейчас должно было произойти), в краях, лежащих гораздо дальше Дрезена. Язык ниоткуда.
Да, так что же случилось потом?
Сколько раз пытался я это объяснить, сколько раз старался я это понять. Даже не для других — для себя.
Мои глаза (а я надеюсь, что это будет понятно с учетом тех чувств, которые я пытался передать в моем дневнике) были в этот миг закрыты. Я просто не видел, что произошло за несколько последующих мгновений.
Я услышал какой-то свистящий звук. Звук, похожий на шум водопада, на внезапный порыв ветра, на звук стрелы, пролетающей рядом с ухом. Потом протяжный вздох. Лишь потом я понял, что на самом деле это были два вздоха, но в любом случае я услышал протяжное сипение, а потом удар, резкое столкновение того, что (как я решил задним числом) было воздухом, плотью, костью и… чем еще? Другой костью? Металлом? Деревом?
Я думаю, металлом.
Кто знает?
Я почувствовал странное головокружение. Может быть, на миг я потерял сознание. Не знаю.
Когда я пришел в себя, если только пришел, то увидел невозможное.
Доктор стояла надо мной, одетая в свою длинную, белую блузу. Она была без волос, выбритая наголо. Вид у нее был совсем не такой, как прежде. Чужой.
Она развязывала на мне веревки.
Выражение ее лица было холодным, уверенным. Лицо и скальп были забрызганы красным.
Красное пятно было и на потолке над железной кроватью, к которой ее только что привязали стражники. Куда бы я ни посмотрел — чуть ли не всюду была кровь, кровь еще капала со скамьи поблизости. Я посмотрел на пол. Увидел лежащего мастера Ралинджа. Или большую его часть. Тело до нижней части шеи лежало на камнях и все еще конвульсивно дергалось. Там, где было остальное… повсюду вокруг виднелись какие-то клочья красного и серого, глядя на которые можно было только догадываться о том, что случилось с его головой и верхней частью шеи.
Впечатление было такое, будто где-то там разорвалась бомба. Я видел с полдюжины зубов различного размера и цвета, разбросанных на полу наподобие шрапнели.
Помощники Ралинджа лежали рядом в одной огромной растекающейся луже крови, их головы были почти отделены от тел. У одного голова еще соединялась с плечами полоской кожи. Лицо его было повернуто ко мне, а открытые глаза смотрели на меня.
Клянусь, они даже моргнули один раз, а потом медленно закрылись.
Доктор развязала меня.
Что-то двигалось вдоль кромки ее свободной блузы. Потом движение прекратилось.
Она казалась такой спокойной, такой уверенной и в то же время словно мертвой, до крайности подавленной. Она повернула голову и произнесла что-то тоном, который я помню по сей день, — покорным, смиренным, даже горьким. Что-то прожужжало в воздухе.
