Генералы, воевавшие на фронте, требовали новых пополнений, но войск для отправки туда практически не осталось. Дворцовая стража была сокращена вдвое, и из одной половины составили роту копейщиков, тут же отправленную на театр военных действий. Даже евнухи из стражи гарема были зачислены в армию. Генералы и все остальные, кто пытался править страной и вести войну, пока УрЛейн пребывал в своем затворничестве, не знали, что им делать. Ходили слухи, что начальник стражи ЗеСпиоле предлагал вернуть все войска домой, сжечь в Ладенсионе все, что удастся, и оставить его этим треклятым баронам. Ходили также слухи, что, когда ЗеСпиоле предложил это за тем же столом, где за поллуны до этого состоялся последний военный совет с УрЛейном, генерал ЙетАмидус издал страшный рык, вскочил на ноги и, обнажив меч, поклялся, что отрежет язык любому, кто посмеет идти против УрЛейна, проявив подобную трусость.
Однажды утром ДеВар подошел к внешним покоям гарема и попросил прислать к нему госпожу Перрунд.
— Рада тебя видеть, господин ДеВар, — сказала она, садясь на диван. Он сел на диван напротив, отделенный от Перрунд столом.
ДеВар показал на деревянную коробку и доску для игры «Спор монархов», лежащие на столе.
— Я подумал, может, мы сыграем. Не хочешь доставить мне удовольствие?
— Охотно, — сказала Перрунд.
Они раскрыли доску и расставили фигуры.
— Какие новости? — спросила она, когда были сделаны первые ходы.
— Что касается мальчика — без перемен, — со вздохом ответил ДеВар. — Нянька говорит, что прошлой ночью он спал чуть лучше, но он почти не узнает отца, а если говорит, то всякую бессмыслицу. С войны приходят известия о переменах, но не в лучшую сторону. Боюсь, все это плохо кончится. Последние сообщения были очень путаными, но похоже, что оба — Сималг и Ралбут — отступают. Если это всего лишь отступление, то надежда еще остается, но тон сообщений таков, что на самом деле это больше напоминает бегство. Или скоро станет таковым.
Перрунд уставилась на ДеВара широко раскрытыми глазами.
— Спаси нас Провидение. Неужели дела и в самом деле так плохи?
— Боюсь, что да.
— И опасность грозит самому Тассасену?
— Надеюсь, что нет. У баронов, судя по всему, нет необходимых средств для вторжения в наши пределы, к тому же им нужно держать достаточное число свежих войск, чтобы обеспечить прочную оборону, если они все-таки решатся, но…
— Ах, ДеВар, похоже, все это безнадежно. — Перрунд заглянула в его глаза. — УрЛейн знает?
ДеВар отрицательно покачал головой.
— Он ничего не хочет знать. Но ЙетАмидус и РуЛойн собираются дождаться его у дверей комнаты Латтенса сегодня днем и потребовать, чтобы он их выслушал.
— Думаешь, он их выслушает?
— Может быть. Но он может убежать от них, приказать стражникам вышвырнуть их прочь или сам на них наброситься. — ДеВар снял с доски фигуру протектора, повертел в пальцах, вернул на место. — Я не знаю, что он сделает. Надеюсь, он их выслушает. Надеюсь, он снова поведет себя нормально и будет править, как и должен. Долго так продолжаться не может, иначе члены военного кабинета начнут думать, что лучше бы обойтись вообще без него. — Он заглянул в широко раскрытые глаза Перрунд. — Он не разрешает мне говорить с ним, — сказал он. Ей показалось, что в голосе ДеВара прозвучала обида, как у маленького мальчика. — Он прямо запретил мне говорить с ним. Если бы я знал, что смогу его убедить в чем-нибудь, то попытался бы, но он пригрозил, что, если я заговорю с ним без разрешения, он прогонит меня, и я знаю — он это сделает. А потому, чтобы и дальше защищать его, я должен помалкивать. И тем не менее он должен знать, в каком трудном положении мы оказались. Если ЙетАмидус и РуЛойн ничего не добьются сегодня днем, то…
— Тогда попробую я сегодня вечером, — сказала Перрунд резким голосом.
ДеВар несколько мгновений не поднимал глаз, потом встретился с ней взглядом.
— Извини, что приходится просить тебя, Перрунд. Я могу только просить. Мне бы и мысли такой не пришло в голову, не будь положение критическим. А оно и в самом деле критическое.
— Возможно, он не захочет слушать калеку-наложницу, ДеВар.
— Сейчас никого другого нет, Перрунд. Ты попытаешься?
— Конечно. Что я должна ему сказать?
— То, что услышала от меня. Что война грозит закончиться поражением. Ралбут и Сималг отступают, а нам остается только надеяться, что это не паническое бегство, но есть все признаки того, что это все-таки бегство. Скажи ему, что в военном кабинете нет согласия, что его члены не могут прийти ни к какому решению, и единственное, в чем они согласны, так это в том, что вождь, который никуда не ведет, бесполезен. Он должен вернуть их доверие, пока еще не поздно. Город, вся страна начинают обращаться против него. В народе поговаривают о неминуемой катастрофе, зреет недовольство, растет опасная ностальгия по так называемым «прежним временам». Говори ему об этом, пока он будет слушать или пока тебе достанет мужества, но только будь осторожна. Он уже поднимал руку на слуг, а меня там не будет, чтобы защитить от него тебя — или его самого.
Перрунд спокойно взглянула на него.
— Это тяжелая обязанность, ДеВар.
— Да. И я сожалею, что мне приходится возлагать ее на твои плечи, но положение критическое. Если я чем-нибудь могу помочь тебе, ты только скажи, и я сделаю все возможное.
Перрунд глубоко вздохнула и посмотрела на доску. С неуверенной улыбкой она показала рукой на фигуры между игроками и сказала:
— Ну, твой ход.
Его скупая, печальная улыбка хорошо сочеталась с ее собственной.
23. ДОКТОР
Мы с доктором стояли на пристани. Вокруг царила всегдашняя портовая суета, к которой добавилась сутолока, обычно сопутствующая отплытию в дальнее плавание большого корабля. Галион «Плуг морей» отплывал с ближайшим высоким приливом, менее чем через полколокола, и теперь на борт поднимали последние грузы, а вокруг нас среди бухт канатов, бочек со смолой, наваленных друг на дружку плетенных из ивняка кранцев и пустых тачек разыгрывались слезливые сцены прощания.
— Госпожа, пожалуйста, останьтесь, — молил я ее.
По моим щекам катились жалкие слезы, которые я не пытался скрыть от других.
Лицо доктора было усталым, покорным и спокойным. В ее глазах застыло какое-то надломленное, нездешнее выражение, словно в черном зеве отдаленной комнаты мелькнул кусок льда или разбитое стекло. Шапка была низко натянута на неровно выстриженный скальп. Мне казалось, что она никогда не была так красива. День стоял погожий, дул теплый ветерок, и два солнца светили с двух сторон неба — противостоящие и неравные точки зрения. Я был Зигеном против ее Ксамиса, и отчаянный свет моего желания сохранить ее полностью заглушался подавляющим сиянием ее воли к отъезду.
