— Знаете, — тихо сказал Хирлис, двигаясь между слабо светящихся коек-гробов; Фербин и Холс шли сзади, четыре невидимых охранника были где-то рядом, — есть такая теория: все, что мы воспринимаем как реальность, — это лишь иллюзия, навязанная нам галлюцинация.
Фербин промолчал. Холс решил, что Хирлис обращается к ним, а не к своим демонам или как их там, а потому отозвался:
— У нас есть секта, которая исповедует примерно ту же веру, сударь.
— И это не такая уж редкость. — Хирлис кивнул на больных. — Они спят и видят сны, которые по разным причинам внушаются им. В спящем состоянии они будут считать, что их сны и есть реальность. Мы знаем, что это не так, но можно ли быть уверенным, что наша собственная реальность окончательна и неоспорима? Не существует ли другой, внешней реальности, которую мы можем увидеть при пробуждении?
— И что же делать простому человеку, сударь? — покачал головой Холс. — Нужно жить, где бы мы ни оказались на самом деле.
— Верно. Но мысли о таких вещах влияют на то, как мы проживаем свою жизнь. Некоторые считают, что с точки зрения статистики мы должны жить внутри иллюзии: шансы на это слишком высоки.
— Мне кажется, сударь, — сказал Холс, — что всегда найдутся люди, готовые поверить во что угодно.
— Ну а я убежден, что они ошибаются, — ответил Хирлис.
— Насколько я понимаю, вы размышляли над этим? — спросил Фербин как можно язвительнее.
— Да, принц, размышлял, — сказал Хирлис, продолжая вести их мимо спящих раненых. — И я основываю свои доводы на нравственности.
— Неужели? — Презрение Фербина теперь уже не было напускным.
Хирлис кивнул.
— Предположим, все, о чем нам говорят, не менее реально, чем наш собственный опыт, иными словами: история Вселенной, полная пыток, убийств и геноцида, реальна. Если она контролируется кем-то или чем-то, то создатели этой иллюзии — настоящие чудовища. Они должны быть начисто лишены порядочности, сострадания и жалости, если допускают все это, если все это происходит с их ведома. А ведь история по большей части выглядит именно так, господа.
Они подошли к наклонным, смотрящим вниз окнам, из которых открывался вид на изрытую ямами и воронками поверхность. Хирлис показал рукой на койки-гробы, а потом на землю внизу, где там и сям мелькали вспышки.
— Война, голод, болезни, геноцид. Смерть в миллионах разных форм, зачастую мучительная и долгая. Какой бог создаст вселенную, где его творения испытывают такие страдания или причиняют их другим? Какой создатель параллельной реальности или судья в игре задаст начальные условия, приводящие к таким ужасным последствиям? Кем бы он ни был — богом или программистом, обвинение в его адрес будет одно: бесконечный садизм, преднамеренная, варварская жестокость в невыразимо страшном масштабе.
Хирлис с надеждой посмотрел на них.
— Понимаете? — сказал он. — Следуя этой логике, мы в конечном счете должны оказаться на низшем уровне реальности. Или на высшем — как посмотреть. Реальность может порождать самые нелепые случайности — встретив такие в романе, мы ни за что в них не поверим. А потому только реальность — творимая в конечном счете материей в ее первозданном виде — может быть так немыслимо жестока. Все, способное мыслить, все, способное проникнуться понятиями вины, справедливости или нравственности, воспримет такую дикость — если она допущена сознательно — как проявление абсолютного зла. Нас спасает нежелание думать. Но оно же является нашим проклятием. Так мы становимся сами для себя учителями нравственности, и бежать от этой ответственности невозможно, как невозможно взывать к некой высшей силе, которая, на наш взгляд, искусственно сдерживает или направляет нас.
Хирлис постучал по прозрачному материалу, по ту сторону которого шла война.
— Мы — это информация, господа, как и все живые существа. Но нам еще повезло — мы закодированы в самой материи, а не циркулируем в абстрактной системе как сочетания частиц или стоячие волны вероятности.
Холс поразмыслил над услышанным.
— Конечно, сударь, ваш бог вполне может оказаться скотиной, — сказал он. — Ну, или эти иллюзионисты.
— Возможно, — сказал Хирлис. Улыбка сошла с его лица. — Те, кто над нами и за нами, вполне могут оказаться олицетворением зла. Но такой взгляд — на грани отчаяния.
— И как все это связано с моей просьбой? — спросил Фербин.
Ноги у него налились тяжестью, и он уже начал уставать от этих бессмысленных с виду спекуляций, опасно близких к философии — предмету, с которым он соприкоснулся лишь мимолетно, усилиями нескольких отчаявшихся преподавателей. Впрочем, несмотря на мимолетность, у него сложилось стойкое впечатление: суть сей науки сводится к попыткам доказать, что единица равна нулю, белое — это черное, а образованные люди могут говорить через задницу.
— За мной наблюдают, — сказал Хирлис. — Могут наблюдать и за вашим жилищем здесь. Не исключено, что такие же крохотные машины шпионят и за вашим народом. Смерть вашего отца, принц, возможно, видело больше глаз, чем вы думаете. А то, что увидено однажды, можно увидеть и дважды. Только первичную реальность нельзя воспроизвести в полной мере, а все, что передается, может быть записано и обычно записывается.
Фербин уставился на него.
— Записывается? — в ужасе переспросил он. — Смерть моего отца записывали?
— Это вероятно, но не более того.
— Но кто?
— Окты, нарисцины, мортанвельды... Та же Культура. Кто угодно при наличии нужных средств, а это как минимум несколько десятков цивилизаций-эволютов.
— Это делают такие же невидимые наблюдатели, к которым вы иногда обращаетесь, сударь? — спросил Холс.
— Приборы, очень похожие на них, — ответил Хирлис.
— Их невозможно увидеть, — презрительно сказал Фербин. — А также услышать, потрогать, понюхать, лизнуть, обнаружить. Иными словами, они — сплошная выдумка.
— Ах, принц, иногда невидимо малые вещи сильно влияют на нас. — Хирлис задумчиво улыбнулся. — Я давал советы правителям, и мои самые серьезные услуги в военной области не имели отношения к стратегии, тактике или производству оружия. Я всего лишь сообщал информацию или убеждал принять микробную теорию распространения болезней. Вера в то, что мы окружены микроскопическими существами, которые сильно и непосредственно влияют на судьбы отдельных людей, а через них — на целые народы, стала первым шагом к власти для многих великих правителей. Я потерял счет войнам, которые на моих глазах выигрывали медики и инженеры, а не военные. Такие вредоносные существа, невидимые для человека, существуют, принц. Как и другие вещи, что созданы с помощью технологий, недоступных вашему воображению. — Фербин открыл рот, собираясь возразить, но Хирлис продолжил: — Впрочем, ваша вера утверждает то же самое, принц. Разве вы не верите, что МирБог видит все? Как, по-вашему, ему это удается?
Фербин, сбитый с толку, чувствовал, что почва уходит у него из-под ног.
