— Это мама откладывала свадьбу до самого моего рождения?
— Хм? Да, она. Родители не против были. А я — тем более. Как узнал, что она беременна, решил оформить наши отношения как можно скорее. — Он покачал головой. — Не знаю. Может, не стоило нам оставаться в Гарбадейле. Она все говорила, что ей там лучше. Да и мне это место приглянулось. Все было хорошо, и Берт с Уин, кажется, радовались, что мы там — сами они тогда жили в Найтсбридже, но частенько к нам наведывались; может, зря мы не остались в Лондоне. Там и врачи получше. От послеродовой депрессии вряд ли бы ее вылечили, но все же. — Совсем захмелев, он опять пожимает плечами. — Прописали ей антидепрессанты. Валиум или что в то время прописывали — только она их не принимала. Химия. — Его глаза вперились в стакан.
— Берил сказала, что Ирэн вышла из городской клиники и бросилась под автобус. Так она и оказалась в больнице, где Берил услышала от нее, что кто-то не хочет, чтобы у нее был ребенок. Берил пришла к выводу, что это была не первая суицидная попытка.
— Не первая? — переспросил Энди, глубоко вздыхая. Он выпил еще. — Так, значит.
— Это только предположение.
— Предположение. Человек предполагает, а Бог располагает, верно? — Энди допил виски и грохнул стаканом по столу. — Оп.
— А с тобой Ирэн не делилась? — поинтересовался Олбан.
— Мы вообще об этом не говорили, — ответил Энди. — Как переехали в Гарбадейл, так и зачеркнули все, что было до твоего появления на свет. Может, не очень это разумно, но что сделано, того не переделаешь. Со специалистами не консультировались, к психоаналитику не ходили, ничего такого, просто по старой доброй британской привычке помалкивали о неприятностях и надеялись, что со временем все само рассосется. Вот так-то. Клянусь. Мы об этом и не заикались. — Его пальцы забарабанили по столу. — Ладно, ты уж не суди строго, что-то я перебрал, пойду прилягу. Извини. — С трудом поднявшись, он махнул в сторону тележки с напитками. — А ты угощайся. Не сердись. Наклюкался я. Стыд какой.
Олбан встал и обнял отца за плечи, когда тот проходил мимо. Они еще раз пожелали друг другу доброй ночи, и Олбан остался в кабинете один, потягивая виски.
Мыслями он то и дело возвращается к ней. Она совершенно не в его вкусе, но по прошествии того длинного дня в Шанхае ему так и не удается выкинуть ее из головы. Он должным образом выполняет свои обязанности на выставочном стенде фирмы: радушно приветствует посетителей, искренне улыбается, обменивается визитными карточками; потом спешит на коктейль, потом ужинает в каком-нибудь гламурном ресторане с теми, кто угощает (или угощается за его счет), и наконец, уклоняясь от очередных возлияний, сообщает, что ему необходимо подышать свежим воздухом и пораньше лечь; бразды правления переходят к Филдингу, вполне довольному таким раскладом, потому что теперь он может без помех распинаться о захватывающих перспективах всемогущего Интернета и об отсутствии таковых у конвейерного производства, которое он называет «душным» (чем приводит в замешательство группу китайских и корейских производителей); а Олбан тем временем сматывает удочки, но, вместо того чтобы пойти спать, направляется в ту часть бизнес-центра, где, по его наблюдениям, тусуются математики.
Послонявшись по зданию, прислушавшись к чужим разговорам и поводив пальцем по плану этажей, он находит бар, где полно народу — не исключено, что это математики, но кто их разберет; на вид — вполне вменяемые. Выпивают, громко беседуют, некоторые курят. Он замечает горстку людей, склонившихся над низким столиком: один из них чертит на листе бумаги какие-то фигуры, смутно напоминающие об уроках геометрии в старших классах; видимо, он попал в нужное место. У стойки бара он навостряет уши, берет бутылку китайского пива и медленно пробивается сквозь плотную толпу. Бар переполнен. Краем уха он слышит про «задачу упаковки»
[35]
и думает, что с ней не вредно было бы ознакомиться.
Ни следа. Он шагает какими-то коридорами, которые приводят его в тот же самый бар, и спрашивает у приветливого невысокого парня в джинсах и футболке, сплошь покрытой, как оказалось, сотнями знаков после запятой числа «пи», есть ли тут еще какой-нибудь бар, куда захаживают математики, потому что он кое-кого ищет.
— А кто вам нужен? — спрашивает паренек.
— По фамилии не знаю. Такая… высокая блондинка. Волосы такие… торчком. Утром была на докладе по теории игр. Темный костюм, белая рубашка. Темные…
— Похоже, это Грэф. Профессор университета. Из Глазго. — Он смотрит в сторону, качая головой. — Странно, что ее взяли на кафедру. По протекции Кембриджа, не иначе. — Он оглядывается. — Вы загляните в коктейль-бар. По-моему, там собираются корифеи трехмерной черепицы.
Олбан может только гадать, что бы это значило, но переспросить не решается.
— А как пишется ее фамилия? — уточняет он.
В коктейль-баре, десятью этажами выше, темновато и тихо, из окон открывается изумительный вид на набережную. А вот и она — сидит с женщиной постарше и четырьмя мужчинами — трое совсем молоды, а один годится им в отцы. Она замечает его еще в дверях и следит за ним взглядом, не прерывая беседы с молодым коллегой. На ней круглые очки с прозрачными стеклами.
Олбана проводят к столику, но он садится не у окна, а поближе к математикам.
Из меню он выбирает «шанхайский сюрприз» — звучит смутно знакомо и вселяет надежду на что-нибудь традиционное, но в ожидании заказа он вспоминает, что так назывался идиотский фильм с Мадонной в главной роли. У коктейля апельсиновые цвет и запах. Столик выбран удачно: оставаясь незамеченным, можно как следует разглядеть университетскую преподавательницу Грэф. Он пользуется этой возможностью. Очень интересная внешность. Округлое лицо, высокие скулы, узкий, прямой нос с широкими ноздрями. Хм, симпатичные ноздри.
«А я, часом, не фетишист? — спохватывается он. — Что за патологический интерес к ноздрям?» На ее лице играет — живет — постоянное выражение ироничного удивления. До него даже доносится ее голос. Приятно мелодичный тон, выговор если и шотландский, то ненавязчивый.
Сейчас она посмотрит на меня, думает он. Почти все люди обладают способностью замечать периферическим зрением, даже издалека, что некто смотрит на них в упор. Пусть не сразу, но человек обязательно это почувствует и оглянется.
Действительно, вскоре она смотрит в его сторону. Он поднимает бокал и широко улыбается, будто они знакомы. Она хмурится.
Через несколько минут она кладет руки на подлокотники кресла и кивает своим собеседникам, как будто прощается.
Встает. Наверняка сейчас уйдет к себе в номер. Глупо надеяться, что она захочет поговорить с ним.
