Она повернулась, чтобы уйти.
Сал вскочил на ноги, чуть не столкнувшись с прозрачной мембраной.
— И ты никогда ничего ко мне не чувствовала? — выпалил он.
Лисс остановилась, повернулась.
— Кроме презрения? — Она улыбнулась, когда он отвел глаза, прикусил губу. И встряхнула головой, пока он не видел. — С тобой иногда бывало неплохо, Сал, — сказала она, надеясь, что ее голос звучит не слишком покровительственно. Или, напротив, вкладывая в него именно покровительственную нотку.
Она вышла, прежде чем он успел придумать, о чем еще спросить.
Орбиталищу 4409 и всем его обитателям был вынесен смертный приговор. Так им сказали. В это трудно было поверить.
Жители реагировали по-разному. Одни начали устраивать беспорядки, и с ними разобрались бескомпромиссно или жестоко, в зависимости от того, верили вы гражданским властям или нет, другие тем или иным образом ушли в загул, третьи просто оставались с теми, кого любили, четвертые вдруг обнаружили, что не желают провести последние часы с теми, кто им просто нравился, а многие (гораздо больше, чем ожидала Тай) собрались в большом парке на дальней стороне внутренней стены орбиталища, если смотреть от площади перед дворцом диегесиана. Они все держались за руки, бесконечными рядами и группками; те, кто встал в круг, держались за руки в центре, рядом с длинными, змеящимися людскими рядами. Тай подумала, что сверху они, наверно, похожи на странное изображение человеческого мозга — завитки извилин и ответвления дендритов.
Тай Хохуэл пыталась разглядеть, что происходит за пучками гнезд, гроздьями закрепленных вдоль длинной оси орбиталища, пыталась увидеть дворец диегесиана и площадь, куда вместе с другими ходила протестовать много лет назад.
По ее представлению, она прибыла сюда, чтобы умереть. Просто она не думала, что это произойдет так скоро. Она ни на минуту не забывала о других, пыталась не терять с ними связи, даже если они, по всей видимости, хотели забыть прежние времена и себя тогдашних. Она старалась быть не слишком назойливой, но они, возможно, смотрели на нее как на геморрой, как на чуму. Но то, каким ты был когда-то, что-нибудь да значило, даже если ты отказался от себя прежнего, разве нет? И потому она никогда о них не забывала. И теперь тоже помнила.
Ну что ж, пусть она им всем надоела, постоянно напоминая о себе, а через себя — о том, какими они были, и, конечно же, о бедняжке К., покойнице, которая связывала их и в то же время разъединяла. Мом, Сондж, Фассин и она — все должны были встретиться снова, разве нет? Все должны были соединиться еще раз, это так естественно. Да, наверно, вот только тень К., которая сопутствовала каждому, пятнала воспоминания о времени, проведенном вместе.
Ну что ж, тогда она воссоединится сама — с орбиталищем, с собой прежней и теми воспоминаниями. Когда она почувствовала, что от заслуженного покоя смерти ее отделяют год или два, она решила вернуться сюда; где в годы ранней молодости сформировалось ее настоящее «я». Грядущая война лишь еще больше укрепила ее в этой решимости. Если угроза для них всех и в самом деле столь велика, если селения, города, орбиталища, корабли, институты и все остальное рассматриваются захватчиками как военные цели, то она хочет встретить смерть там, где это для нее будет что-то значить. В этом орбиталище, в этом выдолбленном астероиде, в этой вращающейся системе отсчета, она завершит полный круг бытия, прекратив существовать в том месте, которое сделало ее такой, какая она есть.
Чем она только не была в своей жизни: меняла карьеру чуть не десять раз, всегда находила для себя что-то новое — возбуждающее и интересное. У нее было много любовников, два мужа, двое детей, которые давно уже жили своей жизнью, и если возвращение сюда за смертью и казалось ей несколько эгоистичным, она все же считала, что этим самым оказывает услугу всем, кого любила когда-то и продолжает любить. И в самом деле, кто из них пожелал бы видеть ее конец?
Возможно, они сказали бы, что хотят быть с нею в ее последние минуты, но это было бы неправдой, обманом.
И вот она перебралась сюда, в старое доброе орбиталище, — к сожалению, уже не столь доброе, не столь шумное, не столь богемное, каким было прежде, — чтобы умереть здесь. Вот только она хотела отойти мирно, через год-два после возвращения, а не погибнуть всего через пару месяцев, среди толпы народа.
Иерхонт Ормилла бежал на Наскерон. Новый хмырь, этот архимандрит Люсеферус, хотел, чтобы иерхонт сдался. Иерхонт отказывался подчиниться. Архимандрит Люсеферус не хотел ссориться с насельниками, а потому не мог атаковать Наскерон или вторгнуться на него (удивительно, но казалось, что насельники при всем своем непредсказуемом чудачестве и технической безграмотности, какими их наделяла молва, были вполне способны защитить себя), так что тут было что-то вроде пата: Люсеферус не мог войти в пределы Наскерона, а Ормилла не мог покинуть планету.
Теперь архимандрит грозился каждый день уничтожать по городу или орбиталищу, пока иерхонт не сдастся, как полагается, и не предстанет перед оккупационными властями. А если он не сделает этого через два дня, то город или орбиталище будут уничтожаться каждый час.
Ходили слухи, что Афинсейсе, маленький прибрежный город в Порофоро на Сепекте, был уничтожен днем ранее. Правда, на орбиталище последние три дня наблюдался сильный информационный голод, и сказать что-либо наверняка было невозможно.
«Орб-4409» с его восьмьюдесятью тысячами жителей представлял собой относительно небольшое космическое поселение. Он был вторым в списке целей-заложников, и до истечения срока ультиматума оставались теперь считанные минуты. Ормилла тем утром сделал вызывающее заявление, и больше от него не было слышно ни слова. После ультиматума архимандрита два дня назад военный корабль заморышей расположился вблизи орбиталища. Никому и ничему не позволялось покидать орбиталище или приближаться к нему. Несколько судов попытались было уйти, но их уничтожили. Всякие просьбы эвакуировать детей, больных или представителей гражданских властей, готовых к сотрудничеству, игнорировались: даже напротив, обитателям орбиталища сообщили, что все, кто выживет в скафандрах или малых кораблях после первого удара, будут найдены среди обломков и уничтожены.
Никто не сомневался в том, что архимандрит сдержит слово, и лишь немногие верили, что иерхонт так легко сдастся.
Тай высвободила руки из хватки тех, кто стоял рядом (увядший старый лепесток среди других, в большинстве молодых и прекрасных), и нагнулась, преодолевая боль в пояснице, чтобы снять туфли. Она отбросила их подальше и снова взяла соседей за руки, восстановила цветок в центре круга. Трава под ногами была влажная и прохладная.
Многие пели, в основном вполголоса.
Множество самых разных песен.
Кто-то плакал, кто-то рыдал, кто-то стенал и стонал, большинство было где-то не здесь.
А некоторые в приступе мазохизма считали оставшиеся до полуночи секунды.
