— Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
— Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? — Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
— Ага. Знаете себе цену?
— Приблизительно.
— Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
— Наверно, могу.
Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
— Коллективистка, да, Тэлман?
— Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы — часть общества. Да.
— А ваш коллектив — это мы?
— «Бизнес»? — переспросила я. Он утвердительно кивнул. — Да, именно так.
— Вы нам преданы?
— Думаю, я это уже не раз доказывала.
— В знак памяти миссис Тэлман?
— Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
— Например?
— Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его…
— А за что, по-вашему, он выступает? — быстро спросил он.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
— За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
— Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
— Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
— Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
Я рассмеялась.
— Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
— Многие из молодых сотрудников — от Шестого до Четвертого уровня — посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
— Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
— Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
— Разве есть международные единицы измерения гордости?
— Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
— Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
Он прищелкнул языком.
— Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
— Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые — нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
— Вы на все готовы ради него?
— Конечно нет. А вы?
— Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
— Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
— Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
— Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
Дессу кивнул.
— Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
— Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
— Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
Я проснулась. Темно — хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать… незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в… Глазго, не так, как в Блискрэге… ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
— Кейт! — раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
— Дуайт, что ты тут делаешь?
На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
— Можно войти?
— Нет.
— Но здесь же холодно.
— Нечего было выходить из дому.
— Я хотел с тобой поговорить.
— А по телефону нельзя?
— Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
— Что — письма? — в замешательстве переспросила я.
Теперь и он пришел в замешательство.
— Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
— Понятно. А мобильник?
— Я его отключаю.
— Но ведь… ладно, не важно.
— Пожалуйста, впусти меня.
— Нет. Какое у тебя дело?
— Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
— Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
— Ох, Кейт…
— Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель. Я очень устала.
Это его явно задело.
— Я хотел спросить… не хочешь ли ты прийти на премьеру моей пьесы на Бродвее. — Он почесал голову.
— Твоей пьесы?
— Ага, — усмехнулся он. — Наконец-то мое имя будет стоять на афишах. Называется «Лучшая мишень». Это нечто! Тебе понравится.
— Когда премьера?
— В следующий понедельник.
— Я постараюсь.
— Придешь? Обещаешь?
— Нет, обещать не могу, но постараюсь.
— Ладно, — он помедлил. Меня уже знобило.
— Дуайт, у тебя все?
— Ну… да. Вроде бы.
Я покачала головой.
— Ладно. Спокойной ночи.
— М-м-м. Ладно, — донеслось до меня. Он стал разворачиваться. Я хотела закрыть окно. Тут он обернулся:
