Я не последовала примеру Римской империи и не пала.
Голубые сосны и сосны чир, дубы с шершавыми листьями, гималайская цикута и серебристые ели, можжевеловое дерево и можжевеловый кустарник заполоняли любую щель, в которой оказывалась почва, причем можжевельник, хотя и скудный из-за ущерба, наносимого ему ветром и холодом, все-таки рос повсюду, исчезая лишь на высоте пяти километров над уровнем моря.
— У нас в обществе плюрализм. Мы уважаем верования индусов, наших братьев и сестер. Буддисты не соперничают с представителями других религий. Индуистская вера — как иудаизм, она предоставляет древние своды законов, по которым человек может жить и сверять свои мысли. Наша религия моложе, это религия другого поколения мысли, если угодно, вобравшая в себя древние традиции, привыкшая их уважать. На Западе ее рассматривают скорее как философию. Во всяком случае, по нашим сведениям.
— Да, я знаю нескольких буддистов из Калифорнии.
— Правда? Я тоже! Вы знаете…
Я улыбнулась. Мы обменялись несколькими именами, но, как и следовало ожидать, совпадений не обнаружили.
Сахаир Беиес был «ринпоче», то есть верховным ламой, монастыря Бхаиваир, крупнейшего в стране. Я уже видела этот монастырь, хотя и издалека — он протянулся вдоль скал над старым дворцом в нескольких километрах от Туна. Верховный лама, щуплый, неопределенного возраста, обритый наголо, облаченный в ярко-шафрановое одеяние, поблескивал мудрыми глазами из-за маленьких очков в проволочной оправе.
— Вы христианка, миз Тэлман?
— Нет.
— Тогда, наверно, иудейка? Я замечал, что фамилии на «-ман» в основном бывают у иудеев.
Я покачала головой:
— Нет, я чту Евангелие, но сама — атеистка.
Он задумчиво кивнул:
— Полагаю, это путь не из легких. Как-то раз я задал тот же вопрос одному из ваших соотечественников, и тот ответил: «по вероисповеданию я — капиталист». — Ринпоче рассмеялся.
— Таких у нас много. Правда, не все готовы в этом признаться. Смысл жизни — в обогащении. Победитель — тот, у кого на момент смерти окажется больше игрушек. Детство.
— Он прочитал мне лекцию на тему динамической природы Запада вообще и Соединенных Штатов Америки в частности. Мне многое стало понятно.
— Но это не убедило вас переехать в Нью-Йорк и стать промышленником или биржевым маклером?
— Нет! — рассмеялся он.
— А как насчет представителей других религий? — спросила я. — Наведываются ли сюда мормоны или, к примеру, свидетели Иеговы? — мне вдруг привиделся комический образ — двое молодых святош в строгих костюмах и начищенных штиблетах (облепленных снегом) дрожат у гигантских ворот далекого монастыря.
— Крайне редко. — Ринпоче задумался. — Обычно к тому времени, когда мы их видим, они уже… меняются. — Он широко раскрыл глаза. — Но мне интереснее физики. Я беседовал с известными учеными из Америки и нобелевскими лауреатами из Индии — меня поразило, что мы, как говорится, во многом настроены на одну волну.
— Физики — это наши брамины.
— Вы так считаете?
— По-моему, немало людей придерживается такого же мнения, хотя многие не отдают себе в этом отчета. Для нас наука — это религия в действии. Другие религии только говорят о чудесах, а наука их демонстрирует посредством своих достижений: она дает возможность заменять больное сердце, разговаривать с людьми на другом краю земли, летать к чужим планетам, исследовать возраст Вселенной. Включая свет или поднимаясь на борт самолета, мы тем самым выказываем свою веру.
— Вот видите? Это очень интересно, но я предпочитаю идею нирваны.
— Как вы сказали, сэр, это путь не из легких, но только если об этом задумываешься.
— Один из ваших американских профессоров сказал, что изучение религии — этот всего лишь познание человеческого разума, но тот, кто стремится познать разум Божественный, должен изучать физику.
— Что-то знакомое. Наверно, читала его книгу.
Ринпоче прикусил губу:
— Думаю, сейчас я понимаю, что он имел в виду, но тогда не смог ему объяснить, что мысли людей и те явления, что мы хотим объяснить посредством физики, могут оказаться… второстепенными по отношению к обретению настоящего прозрения, и это будет сродни результату одного из тех экспериментов, где используется гигантская энергия, чтобы доказать, что две совершенно разные силы на самом деле суть одно и то же. Вы понимаете, что я имею в виду? Достигнув нирваны, мы, возможно, признаем, что поведение людей и фундаментальные законы физики в основе своей неразличимы.
Мне понадобилась пауза, чтобы это осмыслить. Потом я отступила на шаг назад и сказала:
— Ну и ну, на вашу работу явно не с улицы берут!
Ринпоче блеснул глазами и, прикрыв рот ладонью, издал застенчивый смешок.
А над ними и среди них снежные попугаи, солнечные нектарницы, улары, бородатки, клушицы, певчие птицы, птицы-говоруны, грандалы, завирушки, гималайские белоголовые сипы и туланские трагопаны подпрыгивали, порхали, сновали во все стороны, ныряли, летали кругами или слетали на землю.
По дороге из туалета мне навстречу попалась фрейлина, которой я кивнула и улыбнулась — она направлялась как раз туда, где я только что побывала; потом я заметила Джоша Левитсена, который собирался выйти на террасу, откуда открывался вид на ночной город. Я последовала за ним. Он стоял, раскачиваясь, у каменного парапета и прикрывал рукой зажигалку; вспыхнувший огонек на мгновение сделал его лицо желтым. При моем приближении он поднял голову.
— Эй, миз Тэлман, тут можно околеть, вам это известно? Милое платье. Я уже говорил? И вообще, вы просто куколка, вам это известно? Если, конечно, вы не против. Не желаете ли курнуть? Солнце село, как говорится, ниже ели, а?
— Не откажусь.
Мы облокотились на холодный камень. Вечер и вправду был морозным, но, по крайней мере, безветренным. Я почувствовала, что пушок у меня на руках встал дыбом, а кожа покрылась мурашками. Травка оказалась крепкой. Я затянулась, но закашлялась на выдохе.
— Забористая. Местная? — Тонкий косяк перешел от меня к Левитсену.
— Лучший туланский сорт. На каждой пачке — заботливое предупреждение министра здравоохранения.
— Идет на экспорт? Что-то мне прежде не попадалась туланская трава.
— Мне тоже. Сугубо местный товар. — Он внимательно осмотрел сигарету, прежде чем передать ее мне. — Может, оно и к лучшему. А то цена бы подскочила.
Некоторое время мы курили молча.
— Это правда, что в нижних долинах есть плантации опиумного мака? — спросила я.
— Ага, кое-где. Вот его действительно вывозят из страны, но в ничтожных количествах. — Он вдохнул дым и передал мне косяк. — По сравнению с другими местами. Как-то довелось попробовать, — произнес он после очередной затяжки. Потом усмехнулся, замотал головой и наконец выпустил изо рта облачко ароматного дыма. — Правда, только один раз. Ах, как хорошо-о-о-о. Ну, сли-и-ишком хорошо.
