Настало время принять душ, переодеться и ждать катафалк и родню. Похороны прошли в надлежащей мрачной атмосфере, в пику солнечному сиянию и тепленькому ветерку. Сказанные Льюисом над могилой слова прозвучали неестественно, натянуто. Мама была белая, как простынка. Джеймс стоял рядом, в бешенстве кривил губы. Ушел, как только гроб коснулся дна могилы. Я бросил горсть земли на крышку из светлого дерева и чуть отступил от ямы, которую сам же помог выкопать.
Но в целом все прошло гладко, собравшийся люд, числом не меньше сотни, вел себя пристойно. Потом мы захлопотались в доме, надо было всех кормить и поить – и с этой работенкой тоже справились.
* * *
На следующий день мой старший брат и его нареченная попросили меня быть на их свадьбе шафером. Я, как и должно, поломался и ответил согласием. Две семьи договорились, что бракосочетание произойдет в Лохгайре. После этого Льюис и Верити остались еще на день, а потом вернулись в Лондон – у Льюиса накопились ангажементы. При следующей нашей встрече он почти со стыдом сказал, что никто не замечает перемены,– после отцовской кончины он на сцене точно такой же, как и до.
Перемена заключалась в том лишь, что Льюис перестал рассказывать хохму про дядю, задушенного нейлоновой лавиной на искусственном лыжном склоне.
Я посоветовал не беспокоиться – в роли ты и должен быть постоянным. Измениться на сцене имеешь право в исключительном случае: если тебе, к примеру, сообщат о смерти отца. Кстати, может, тебе когда-нибудь пригодится тема насчет атеиста, полезшего на церковь и погибшего от молнии.
Льюису хватило порядочности с негодованием отмести эту подсказку.
Мы с мамой занялись папиными бумагами. А еще сумели, под руководством Эшли, включить компьютер и покопаться в файлах.
Папино завещание, написанное в ту пору, когда умерла бабушка Марго, хранилось в кабинете, в сейфе под половицами. Сейф – не ахти какой секрет, мы все про него знали. Он предназначался для потенциальных воров – чтобы осложнить им работу. Мама уже видела завещание, когда открыла сейф наутро после папиной смерти, в компании одной из своих подруг-соседок. Она прочла только первый параграф, который подтверждал папино желание быть похороненным на прилегающем к дому участке. Читать дальше мама не смогла, слишком была расстроена, и возвратила завещание в подполье.
Так что сейф был снова открыт, мы разделили бумаги, каждый уселся за отдельный стол – посмотреть, что тут у нас. Завещание оказалось в моей стопке листов. Я бегло прочел – и упал духом:
– О нет!
– Что такое? – спросила мама, сидевшая у окна, за самым большим столом.
– Завещание.—Я снова перевернул последний лист, впился в него взглядом. Но так и не нашел того, что искал.– Не заверено…
Мама подошла, встала позади меня. Взяла два исписанных от руки листа, нахмурилась. Она была бледна, глаза казались очень темными. На ней были черные джинсы и темно-синяя рубашка, а волосы на затылке стянуты синей лентой. Мама вернула мне завещание.
– Думаю, все в порядке,– медленно произнесла она и, подумав, кивнула.– Я позвоню Блоку – удостоверимся на всякий случай. Да ему все равно надо это увидеть.– Мама снова кивнула, вернулась к своему креслу, села читать другие бумаги. Вдруг подняла на меня глаза: – Давай ты ему позвонишь?
– Нет проблем…
Я смотрел, как она вновь склоняется над бумагами и притворяется, будто читает,– даже смешно, до чего вид рассеянный. Она подняла голову, посидела, глядя меж раздвинутыми бархатными шторами на лужайку заднего двора.
Так она провела добрые две минуты. Не шевелилась; лицо было бесстрастным. Я улыбнулся. Одновременно хотелось и плакать, и смеяться. Но я лишь тихо сказал:
– Мам…
– А?..– Она повернулась ко мне, на худом лице – вопросительная улыбка.
Я поднял со стола бумаги.
– Это папино завещание.– Я тоже растянул рот в улыбке.– Тебе не хочется узнать, что тут написано?
Она заметно смутилась, даже явно расстроилась. Поднесла ладонь ко рту:
– Ну да, конечно. Давай-ка прочтем. Я передвинул свой стул к ее креслу.
* * *
Мудрейший адвокат Блок утверждал, что документ в полном порядке. По шотландскому закону для написанного от руки завещания нотариальное заверение не требуется. Он даже изъявил желание прочесть собственными глазами, тем самым почтив нас вторым визитом за одну неделю. Похоже, квоту его любезности мы тем самым израсходовали начисто.
– Да,—сказал адвокат Блок, прочитав завещание в гостиной.– Да, я никаких ошибок не усматриваю.– Вид у него при этом был не очень жизнерадостный.—Бесспорно, это его почерк…
Он перечитал вновь.
– Да,– кивнул наконец.– Вообще-то я не советовал так делать, но он, очевидно, решил по-своему.
Похоже, цаплеподобного адвоката огорчила юридическая неоспоримость последней воли моего папы. Он уныло улыбнулся, и мама поспешила предложить ему еще виски.
По завещанию, лишенному столь милых адвокатскому сердцу длиннот и двусмысленностей, маме доставались дом, участок и т. д., вместе с двумя пятыми капитала, состоящего из отцовских сбережений и всех тех денег, которые можно будет выручить после его смерти. Льюис, Джеймс и я получаем по одной пятой. Отдельным пунктом шли поистине архетипические пожертвования: Коалиция за ядерное разоружение, Международная амнистия и Гринпис, по десять тысяч. По десять тысяч! Я сначала был ошеломлен, потом – раздосадован, потом – пристыжен, а еще позже – маленько даже восхищен. Мама лишь вздохнула – должно быть, чего-то подобного и ожидала.
Признаюсь, я испытал облегчение, узнав, что отец не лишил меня наследства. Но если бы и лишил, я бы зла не держал. Думаю, жадность тут ни при чем, важно было узнать, что я, несмотря на размолвку, оставался любим. К тому же я весьма сомневался, что доля моя, с вычетом всех этих пожертвований, останется приличной.
Денежными расчетами занялись папин литагент, его бухгалтер и адвокат Блок. (А я впоследствии все проверил.) Душеприказчик пригласил всех нас в его контору через две недели после папиной смерти. Только Джеймс не явился. А Льюис, тот специально прилетел.
Процедура оказалась совсем даже немудреной. Блок огласил итоговые суммы, и я был приятно удивлен. Я, когда жил в Глазго и питался хлебом, творогом и «рыбными ужинами» и дрожал над каждым пенсом, даже не догадывался, что папочка за эти годы сколотил целое состояние. Но теперь его благотворительность (тридцать кусков чокнутым борцам за мир и справедливость!) уже не казалась такой запредельной. После того как государство урвало свою долю, выяснилось, что папа оставил больше четверти миллиона фунтов.
Мне доставалось чуть больше сорока тысяч. Рисовалась радужная перспектива. В ближайшем будущем мне предстояло ежегодно получать по пятнадцать штук. А может, и не только в ближайшем – все зависит от того, выстоят ли папины сказки в борьбе со временем… уже не говоря о борьбе с Томасом Танкомотором, черепашками-ниндзя и другими конкурентами на рынке детских удовольствий.
