– Спасибо, Руперт. А сейчас репортаж из… Я нажал «стоп» и повернулся к подошедшей ко мне Эшли. Экран опустел, только в углу еле заметно дрожали нолики. Эшли втянула щеки, пожевала губами, молча глядя на телевизор. Где-то внизу грянул взрыв смеха. Эш медленно кивнула и посмотрела на меня.
– Это он, тот парень,– сказала она.
– Ты уверена?
– Уверена.
У нее было очень серьезное лицо. Теперь-то я смог присмотреться – Эш выглядела великолепно. Уже и забыл, когда в последний раз видел ее в косметике. Но она не утратила навык, разве что слегка перестаралась с тенями.
Она кивнула:
– Не смотри на меня так. Я правда уверена.
Я перемотал ленту назад, снова включил воспроизведение. Эшли положила ладонь на мою руку и прижалась подбородком к плечу, к пиджаку а-ля принц Чарли.
– Выключи звук,– сказала она.– Этот парень будто фольгу жует.
Я выключил звук. Доносились смех и болтовня из шатра, потом снаружи усиленный техникой голос: «Проверка». Наверное, это был Дин Уотт – Льюис с Верити пригласили на вторую половину дня его ансамбль. А на вечер запланировано более традиционное развлечение: пляски под аккордеон и поочередная игра на волынке.
Я опять воспроизвел отрывок из репортажа.
– Это он, господин следователь,– постучала Эшли по верхнему углу телевизора.– Я его всегда узнаю, даже в одежде.
Я выключил телевизор и вынул кассету. Несколько секунд стоял молча, мял подбородок.
– Пардон.– Эшли деликатно стерла следы макияжа с моей куртки и отошла к телевизору.
– Итак, когда ты встречалась с этим Пакстоном Марром в Берлине, в гостинице, в джакузи…– Я шагнул к письменному столу, отпер и выдвинул лоток – пластмассовый такой, с сотней перекидных целлулоидных конвертов на скобах. Посмотрел на Эшли, которая в скептической позе стояла у телевизора, опираясь на него локтем, и смотрела на меня.– Как называлась та гостиница?
– Говорю же, не помню,—вздохнула Эш.– Я звонила Джун, она тоже не помнит. Она не может не прихватить в гостинице чего-нибудь: полотенце там, мыльницу. А тут единственный раз в жизни не стащила ничего. Вот и не помнит названия…—Эш пожала плечами.—Я тогда, Прентис, почти все время травку курила, мало чего соображала. Помню только, в подвале гостиницы был огроменный бассейн, с джакузи в углу. И кормили по утрам отлично.– Она тяжело вздохнула.– Отличный там хопль-попль.
– Хопль-попль? – наморщил я лоб.
– Омлет,– улыбнулась она.– Отвези меня в Берлин, найду. Это рядом с зоопарком.
Я повернулся к Эш, держа в руке кусочек картона. Это была передняя обложка спичечной книжечки.
– Случаем не «Швейцерхоф»?
Она посмотрела мне в глаза, затем взяла картонку, перевернула.
– Двадцать семь, одиннадцать, восемьдесят девять,– пробормотала Эшли, кивнула и возвратила мне обложку.—Да,—нахмурилась она.—Да, она. Та самая гостиница.
Я вернул картонку в целлулоидный конверт. Это была вторая по хронологии поступления, а всего их в ящике лежало около сорока.
– И что означают эти цифры? – подошла к столу Эшли.
Снаружи прозвучал аккорд электрогитары, несколько раз ударил барабан.
– Дата, наверное. Когда папа бумажку получил.– Я вынул последнюю картонку,– А вот это пришло вскоре после его смерти.
Мы сидели на краю стола. Эшли смотрела на кусочек глянцевого картона.
– Фью-у! – присвистнула она.– «Амман Хилтон». Наводит на размышления.
– И еще на какие.– Я постучал по картонке ногтем.– И уверен: этого Пакстона Марра я знаю. Он или из Глазго, или из Эдинбурга, или местный. Я его и раньше видел. Причем такое подозрение, что во плоти.
Эш положила локоть мне на плечо:
– Между прочим, это чертовски крепкая и загорелая плоть.
Я посмотрел в ее серые глаза и улыбнулся:
– Но не такая крепкая и загорелая, как у твоего техасского программиста.
Эш рассмеялась и соскользнула со стола.
– Он системный аналитик. Но ты прав: в Техасе научились выращивать то, что надо. И побольше, чем тут, и покрепче.
Из шатра грянула музыка – «Kiss The Bride»
[94]
. Эш вернулась на персидский ковер, приставила к уху ладонь:
– Чу! Младший братец сотоварищи.– Она нахмурилась: – До Марка Э. Смита или Морриси не дотягивают
[95]
. Как пали сильные!
[96]
– Она покачала головой и опустила ее так низко, что если бы носила очки, то теперь смотрела бы на меня поверх них.– Хочешь совет?
– М-м…– протянул я.
– Пойди попляши. А с этим мы разберемся… Или ты разберешься, когда будет время подумать.
Она подалась ко мне, протянула руку и сказала с киношной томностью: – Пойдем-ка, бэби, станцуем буги!
Я улыбнулся, задвинул лоток со спичечными картонками и запер ящик.
– Правильно, парниша.—Держась за руки, мы пошли к двери.– А ключик можно спрятать в спор-ран.
– Да уж, хоть на что-то сгодится,– сказал я. Она улыбнулась. Я запер и дверь кабинета.
– Между прочим, между прочим,– бормотала мне на ухо Эш по пути к лестнице,– у меня в пудренице завалялась щепотка боготского «снежка». Закинемся потом?
– Ты что, серьезно? – ухмыльнулся я.– А я-то думал, твое ширево – это скорость.
– Правильно, но сегодня случай особый: я гуляю.
– Ах ты, шалунья. Ладно, детка, будь по-твоему, только держись рядом.
– Как скажешь, мой господин!
Дальше мы спускались вприпрыжку, взбрыкивая ногами, точно в канкане. Рискованное это дело, когда на тебе кильт, а под кильтом, как полагается, ни шиша… кроме шиша.
* * *
Я танцевал и с Эшли, и с Верити, и с Хелен Эрвилл, и с мамой, которую вырвал из лап Льюиса, когда он затащил ее в середину зала. Вообще-то она предпочитала сидеть в окружении гостей и смотреть на нас, и с лица ее при этом не сходило удивленно-боязливо-радостное выражение: а ну как внезапно привалившее счастье окажется недолговечным, ах, как жалко, что папа не дожил до праздника семейного замирения.
Я не танцор по призванию, но уж на свадьбе Верити расстарался. Не только плясал, но и общался, и потел, и пил. Уж и задал работенку кровяным тельцам: они носились от клетки к клетке с живительными порциями семейных новостей и сплетен…
