— Ага! — воскликнула решительно миссис У. — Вам было бы интересно познакомиться с Энн и Дэвидом Скайлер. Она преподает политическую философию в Лондонской школе экономики, а он — из руководства медиахолдинга «Трибюн-груп». Пошли.
Кресло устремилось вперед и, снабженное специальными поворотными трехколесными опорами по всем четырем углам, плавно спустилось вниз по ступеням под жужжание моторчиков.
Скайлеры оказались очаровательными людьми и интересными собеседниками, и за вечер я успел приятно поболтать с ними, а также с другими обладателями таких же достоинств или хотя бы одного из них: с гонщиком «Формулы-1», с заместительницей министра, которая выглядела лет на пятнадцать меня старше, но все равно сохраняла удивительную привлекательность (и которая питала еще более удивительное презрение к своему министру), а также с красивой молодой актрисой, чье имя я мог вспомнить даже несколько месяцев спустя, но что она за человек, так и не сумел понять. Я пил шампанское и смаковал тающие во рту лакомства, циркулировавшие по зале уложенными на серебряные подносы, которые обслуга разносила гостям, подкрадываясь к ним кошачьей походкой.
Но каким бы замечательным все это ни казалось мне в тот вечер, единственным знакомством, ставшим, как выяснилось впоследствии, для меня важным, оказалась встреча с Селией.
Я обратил на нее внимание, когда возвращался из туалета («Идите на Моне, а затем сверните направо от Пикассо», — напутствовал меня сам сэр Джейми). Она стояла рядом с невзрачным бледным мужчиной, одетым в зверски модный черный костюм, и молча слушала, как он вещает что-то пухлому лорду, владельцу одной национальной и нескольких местных газет.
На ней были туфли на низком каблуке, что позволяло ей опуститься до уровня спутника, ростом не выше ста семидесяти сантиметров, и длинное закрытое черное платье. Нитка черных с пепельным отливом жемчужин, кожа цвета кофе с молоком. Она казалась полукровкой, дочерью черной и белой рас, — возможно, с примесью Юго-Восточной Азии. Поначалу я предположил, что ей лет двадцать пять, но ее лицо имело очень необычное выражение: вы в равной степени могли его принять и за лицо девочки-подростка, которая за свою короткую жизнь успела насмотреться страшных вещей, и за лицо шестидесятилетней дамы, прожившей долгую жизнь без единого печального дня, без единой беды, которая могла бы ее состарить. В его чертах сквозили и такая напряженная безмятежность, и такая почти своенравная наивность, подобных которым я никогда в жизни не видел. Почти как светлое, уравновешенное спокойствие ребенка, никогда не знавшего забот и чувствующего себя в безопасности, но в основе своей нечто совершенно другое — выстраданное, достигнутое, а не унаследованное, не дарованное свыше. У нее были карие глаза под изумительно очерченными темными бровями и лоб, гладкий, как поверхность прекрасной чаши, а в очертаниях ее рта и глаз чувствовалась та округлость, которая, переходя в продолговатые линии скул, вносила свой вклад в это выражение бесконечного спокойствия. Ее густые блестящие волосы были безукоризненно уложены, по цвету — чистый героин.
Ее взгляд бесцеремонно скользнул по мне, когда я проходил на расстоянии нескольких метров, пытаясь найти еще где-нибудь того замечательного шампанского. Я не узнал ни ее, ни стоящего рядом с ней человека, похожего на Берни Экклстоуна
[42]
, правда, без очков и с более густыми волосами, а часом позже увидел, как он уходит в компании некоего блондина, такого широкого в плечах и высокого в холке, что он мог быть только телохранителем.
Еще с тех пор, как над Лондоном догорал живописный кроваво-красный закат, с запада начала надвигаться гроза. Когда она налетела, вечеринка была в самом разгаре, и если б не отдаленный шум, слышный лишь тем, кто стоял рядом с выходящими на запад окнами, да узорчатые потеки на стеклах, по которым барабанили струи дождя, сие явление природы легко могло бы оказаться незамеченным.
Я опять направился в сторону Моне, готовый повернуть на Пикассо, но обнаружил, что туалет занят. Сэр Джейми, зажавший в кулаке бутылку с узким тонким горлышком и наслаждающийся обществом двух хихикающих юных звезд из какой-то мыльной оперы, воскликнул:
— Кен! Очередь? За мной! Покажу тебе еще один писсуар. Mi casa, то есть мой дом и вообще. О! А как насчет партии в бильярд после того? Нам не хватает… Хотя нет, прошу прощения, вынужден взять свои слова обратно, — затараторил он, увидев, как по винтовой лестнице справа от нас неуклюже спускается какой-то вялый смазливый юнец, в котором я распознал певца из одного бойз-бенда. — Прошу меня извинить, Кен: мне крайне неудобно, но предложение внезапно отменяется. Здра-а-авствуй, Сэмми, — расплылся в улыбке Наш Дорогой Владелец, похлопывая молодого человека по плечу. Затем он вспомнил обо мне и кивком указал на винтовую лестницу. — Кен, это наверху. А то есть еще, разумеется, лифт. Иди на запах, ха-ха! Еще увидимся. Развлекайся, — Затем обратился к девушкам и молодому человеку: — Пошли!
И они удалились прочь.
Я поднялся по лестнице и пошел по широкому, устланному глубоким густым ковром коридору, справа и слева обрамленному произведениями искусства. Через окна в дальнем его конце открывался вид на восток, на «Купол тысячелетия», увенчанный гирляндой красных огней, полагающихся всем высоткам. Ни одной открытой двери я не обнаружил, а потому, пожав плечами, решил рискнуть и открыл одну из них наугад. Моим глазам предстала большая спальня, размерами напоминающая теннисный корт, и я направился в тот ее угол, где, по моим понятиям, должна находиться уборная. Там оказался тренажерный зал, но ванная, совмещенная с туалетом, все-таки отыскалась — в другом конце зала. Там на стене действительно оказался небольшой керамический писсуар, закрывающийся специальной крышечкой; имелись также обычный унитаз, две раковины размером с две небольшие ванны, обширная утопленная в пол ванна-джакузи с аэрацией, подсветкой и подводными акустическими колонками, гигантская душевая кабина с еще большим количеством сопел, чем у джакузи, и сауна размером с избу.
Мне показалось пижонством всего-навсего писать в таком храме опорожнения мочевого пузыря, дефекации и водных процедур — это все равно как в «макларене» «Формулы-1» переползать на поле для гольфа от лунки к лунке. Я стоял, озираясь, и тут до меня дошло: это, наверное, спальня самого сэра Джейми — ведь здесь нет никаких специальных приспособлений, позволяющих инвалиду пользоваться подобным великолепием. Тут царила величайшая чистота — за исключением небрежно протертой стеклянной полочки, на которой виднелись несколько рассыпавшихся белых кристалликов. Я дотронулся до них пальцем и поднес к языку. На вкус — кокаин. Изрядно разбодяженный, так что вряд ли из запасов сэра Джейми. Может, это следы Сэмми, того увальня из бойз-бенда.
Уже намереваясь покинуть спальню, я заметил, что портьеры, закрывающие целую стену, шевелятся у самого пола, и почувствовал на лице дуновение воздуха вроде сквозняка. Поколебавшись, я все-таки поддался любопытству и неуверенно отвел занавесь в сторону.
