Я направляюсь к лестнице на поиски тебя, моя милая, однако лейтенант, улыбаясь, с полным бокалом в руке, хватает меня за руку, едва я преодолеваю первую ступеньку.
— Авель? Вы же не собираетесь нас покинуть? — На ней опять старая мантия, и при каждом движении кровавая подкладка трепещет в черноте.
— Я хотел проведать Морган. Я ее не видел. Она, должно быть, напугана.
— Позвольте мне, — отвечает она. — Почему бы вам не присоединиться к празднику? — Она бокалом обводит бальную залу; грохочет музыка, прыгают и скачут тела.
Я смотрю, затем выдаю скупую страдальческую улыбку.
— Быть может, я присоединюсь к вам позже.
— Нет. — Она качает головой. — Определенно сейчас, — произносит она. — Точно. — Тянет руку к подходящим Луцию и Ролансу — у одного в руках громадный поднос с едой, у другого поднос поменьше, полный открытых винных бутылок. Она берет бутылку, затем гонит слуг дальше, в залу. Впихивает бутылку мне в руку. — Займитесь чем-нибудь полезным, Авель, — предлагает она. — Наполните ребятам бокалы. На сегодня это ваша работа. Бармен. Справитесь? Вам это под силу, а?
Видимо, она уже пьяна, хотя времени у нее почти не было. Начала в джипе на обратном пути, или, может, наша храбрая лейтенант не умеет пить? Я бросаю взгляд на бутылочную этикетку, пытаясь распознать год.
— Я полагал, что заработал себе на хлеб, будучи сегодня вашим проводником.
— В нормальной ситуации так оно и было бы, разумеется, — отвечает она, поднимаясь ступенькой выше меня и рукой обвивая мне шею, — Но парни стреляли, а вы нет, и к тому же обычно у них не бывает балов в замках. Будьте хорошим хозяином, — добавляет она, тыча бокалом мне в грудь, расплескивая вино на жилет. — Ой. Простите. — Она хлопает по пятну, трет рукой, — В стирке отойдет, Авель. Но будьте хорошим хозяином; хоть раз в жизни побудьте слугой; принесите пользу.
— А если я откажусь?
Она пожимает плечами, хмурится почти мило.
— О, я ужасно расстроюсь. — Отпивает, разглядывает меня поверх бокала, — Вы же не видели, как я теряю терпение, не так ли, Авель?
— Упаси боже, — вздыхаю я. Гляжу вверх на восходящую лестничную спираль. — Пожалуйста, передайте Морган, чтобы не беспокоилась. И прошу вас, не заставляйте ее спускаться, если она не хочет. Она иногда стесняется людей.
— Да не волнуйтесь вы, Авель, — отвечает лейтенант, похлопывая меня по плечу, — Я буду сама благовоспитанность. — Она кивает на шумную залу и подталкивает меня в спину. — Идите же, ну, — говорит она, поворачивается на каблуках и скачет вверх по ступенькам.
Я гляжу ей вслед, затем неохотно вхожу в залу. Любитель вакханалий, брожу среди кутил, наполняю им бокалы, опустошаю одну бутылку и беру из буфета следующую. Судя по состоянию пола, проливают не меньше, чем выпивают. Я тружусь, и сумасбродство табора то благодарит, то игнорирует меня. В любом случае, не всем потребны мои услуги; некоторые сжимают в кулаках бутылки и пьют прямо из них. Партнерш поначалу обхаживают, уговорами и угрозами заставляя выпить, затем постепенно, увлекаемые музыкой, танцем и горластым солдатским хвастовством, некоторые расслабляются, танцуют и пьют уже ради собственного удовольствия.
За стеной, в пыли частично уничтоженной столовой, где под ногами тоже мокро, выставляются подносы закусок, мяса и сластей — и все это почти моментально уничтожается. Поразительное количество и разнообразие, и так быстро; подозреваю, имеющиеся в замке запасы консервов этой ночи не переживут.
Раздается вопль — в бальной зале из-под пыльной простыни является рояль. Солдат вытаскивает стул, садится, хрустит пальцами и — музыка стихает, затем выключается, — заводит какую-то усердную, разболтанную сентиментальную песенку. Я стискиваю зубы и беру с полного подноса еще пару бутылок. Обнаружена гитара; какая-то женщина вызывается играть. Из стены выдран барабан полковой расцветки, и молодого Роланса заставляют стучать по избитой коже. Оркестр из солдата, слуги и беженки играет, как и ожидалось, нестройно, громко и дико.
Появляется лейтенант; она ведет тебя. Я замираю, не долив бокала, смотрю. Ты надела атласное бальное платье цвета морской волны, руки затянуты в длинные топазовые перчатки, волосы собраны наверх, на горле поблескивает бриллиант. Лейтенант тоже переоделась — теперь она в смокинге, брюках и галстуке-бабочке. Цилиндра и трости, видимо, не нашла. Мой костюм; великоват, но это ее, похоже, не смущает. Музыка медлит: пианист встает посмотреть, как ты входишь. Солдаты лейтенанта гикают, вопят и хлопают. Она кланяется — лишь слегка подчеркнуто, — отвечает на их насмешки, берет бокал вина, второй вручает тебе, а затем приглашает нас всех продолжать.
Гитаристка отправляется танцевать; оркестр устраивает продолжительный перерыв, и вновь включаются записи. Винные бутылки курсируют из подвалов на подносы, затем в руки, и содержимое их хлюпает в бокалах и глотках. В зале теплеет, музыка становится громче, горы еды уменьшаются, одни солдаты ведут своих женщин танцевать, другие — вверх по лестнице, а третьи развлекаются, будто застенчивые дети, исчезая и появляясь, держа в руках какую-нибудь новую игрушку из недр замка. Вопящие солдаты с грохотом съезжают вниз по лестнице на подносах; старинный бурый деревянный глобус с картой древнего мира снят с подставки — его пинают, и он катается по зале; со стены содраны две пики, на концы насажены диванные подушки, и двое размахивают ими, оседлав сервировочные столики, которые их товарищи катают туда-сюда по Длинному Залу: дерутся, хохочут, падают, вдребезги бьют вазы, урны, рвут ковры и сдирают со стен портреты.
В центре зала лейтенант танцует с тобой. Музыка замирает, лейтенант отводит тебя к стене наполнить бокалы, и я подхожу вас обслужить. Откуда-то сверху доносится чудовищный грохот, затем смех. Над головой что-то катится и громыхает — слышно, даже когда возобновляется музыка.
— Ваши люди превратились в вандалов, — обращаюсь я к лейтенанту, наполняя ей бокал и пытаясь перекричать весь этот шум, — Это наш дом; они его рушат. —Я бросаю взгляд на тебя, но ты, широко распахнув глаза, равнодушно наблюдаешь за скачущими, хлопающими, катающимися по полу танцорами. Один солдат глотает что-то пахнущее парафином и плюет, выдувая огонь. У стены возле окна, наполовину скрытые шторой, совокупляются двое. Снова грохот наверху, — Вы приказали им хорошо обращаться с замком, — напоминаю я. — Они вас не слушаются.
Лейтенант смотрит вокруг, серые глаза мигают.
— Издержки войны, Авель, — лениво ворчит она. Пристально смотрит на тебя, затем улыбается мне. — Приходится время от времени спускать их с поводка, Авель. Люди, с которыми вы сегодня ездили, вероятно, думали, что умрут. Но они живы, они победили, получили приз и даже в кои-то веки не лишились друзей. Они пьяны оттого, что выжили. А чем, по-вашему, им следует заняться? Выпить чашку чая и пораньше лечь в постель с хорошей книжкой? Взгляните на них, — Она машет бокалом в сторону толпы. Говорит она невнятно, — У нас есть вино, женщины и песня, Авель. Завтра они могут погибнуть. А сегодня убивали. Они убили кучу людей, таких же, как они; они сами могли быть этими людьми. Они пьют и в память о них тоже — если б вдумались; или чтобы забыть о них; что-то в этом духе, — добавляет она, хмурясь и вздыхая.
