Дед долгим взглядом посмотрел мне в глаза. Я не дрогнула. Он покачал головой и уставился в пространство.
– Значит, ты ни при чем; не догадывалась ни сном ни духом.
– Совершенно верно.
– В таком случае, кого же ты подозреваешь, Исида?
– Не хотелось бы никого обвинять. Я и сама думала, кто мог на это пойти, и получается, что кто угодно. Просто не представляю.
– По слухам, ты утверждаешь, будто при сем была… записка. – Последнее слово он произнес с особой брезгливостью, словно поневоле взял двумя пальцами какую-то гадость.
– В ней было сказано: «На крайний случай» или как-то так, точно не помню. И вместо подписи – буква «С».
– Надо думать, она утрачена.
– Да.
– Неужели у тебя не возникло ни малейшего подозрения? – скорбно спросил он. – Неужели тебе не показалось странным, что я надумал подсунуть тебе нашу реликвию, последнюю нить, связывающую нас с Ласкентайром, когда сам же направил тебя к Неспасенным?
Я смотрела в стакан:
– Это показалось мне знаком доверия. – У меня вспыхнули щеки. – Мне было удивительно и лестно, но я ровным счетом ничего не заподозрила; расценила это как твое благословение, как талисман для успешного завершения моей миссии, который и ободрит, и поможет.
– И что же? Помог?
– Нет.
– Но ты запустила в него руку.
– Это так. Только… Ничего не вышло. Сама не знаю почему. У меня была надежда услышать глас Божий, но…
– Тогда ты решила испробовать дурман, которым отравляют себя Неспасенные.
– Да.
– Однако и это не помогло.
– Не помогло.
Покачав головой, он допил виски. Бросил взгляд на мой стакан и потянулся за бутылкой. Я тоже расправилась со своей порцией. Он плеснул еще спиртного нам обоим. Я прокашлялась, из глаз потекли слезы.
– Надо понимать, Исида, что наша сестра Мораг обязана своей славой не… духовной музыке, и вообще не музыке, а выполнению половых актов перед кинокамерой для последующей продажи этого материала всем Непросвещенным, которые пожелают его приобрести?
– В общем, да.
– Ты уверена?
– Абсолютно. В одном эпизоде появляется крупный план ее лица в ярком солнечном свете: она там сосет…
– Так-так. Что ж, в этом мы пока склонны тебе верить, Исида, но полагаю, нам все же надо переступить через омерзение и убедиться воочию.
– Для этого даже не потребуется телевизор: один из коллег брата Зебедия, по имени Боз, говорит, что фотографии Мораг можно найти в любом порнографическом журнале.
Дедушка сокрушенно покачал головой.
– Нужно еще упомянуть вот что, – осмелела я. – Вполне вероятно – правда, мне не удалось найти тому подтверждений, – что Мораг по-прежнему занимается концертной деятельностью, хотя…
– Довольно, – вспылил Сальвадор.
– Нельзя отрицать…
– Да какая разница? – Он повысил голос и отхлебнул виски.
Я тоже пригубила содержимое стакана.
– Нельзя отрицать, дедушка, что в ее нынешних занятиях тоже присутствует элемент святости. Конечно, здесь преобладают корыстные мотивы и средства распространения лжи и суетности, но все же сам акт священен, этого не отнимешь, а потому…
– Ну-ну. – Он ухмыльнулся поверх стакана. – Много ли ты понимаешь, Исида?
Меня опять бросило в краску, но я выдержала его взгляд.
– Ровно столько, сколько сказано тобою в моем присутствии, в присутствии остальных – ровно столько, сколько сказано в твоем учении! – воскликнула я.
Он отвел глаза.
– Учения развиваются, – пророкотал его голос из-за белых облаков растительности.
Я непонимающе посмотрела на него. Он посмотрел в стакан.
– Но не до такой же степени, – ком в горле мешал мне говорить, – чтобы мы уравняли себя с Непросвещенными в порицании любви!
– Конечно нет, – сказал он. – Об этом не может быть и речи. – Он со вздохом указал на мой стакан. – Допивай; нам нужно дойти до истины.
Я с усилием влила в себя виски. Что это – какой-то новый обряд? Мы теперь ищем истину на дне бутылки? Что делается? К чему он клонит? Наши стаканы опять наполнились спиртным. Сальвадор со стуком опустил бутылку между двумя тяжелыми мерцающими свечами.
– Айсис, – позвал он неожиданно тихим и даже каким-то жалобным голосом, но с прежним блеском в глазах. – Скажи, Айсис, есть в твоих словах хоть крупица правды?
– Все правда, от начала до конца, дедушка! – Я подалась вперед, и он взял меня за руку.
Растерянно и безнадежно покачивая головой, он отхлебнул виски и произнес:
– Не знаю, Айсис, не знаю. – У него слезились глаза. – Один говорит одно, другой – другое; кому же верить, кто прав? – Он сделал добрый глоток. – Конечно, я уже стар, молодость не вернуть, но мысли еще ясные, хотя кто-то намеренно сбивает меня с толку, понимаешь? Я слушаю речи людей – и сомневаюсь в их правоте; слушаю глас Божий, а сам подчас сомневаюсь, верно ли Они говорят, хотя наперед знаю, что верно, вот я и задумываюсь: может, дело во мне? Нет, твердо знаю, что сам я ни при чем, после стольких лет… Знаю, и все тут. Понимаешь, дитя мое?
– Кажется, понимаю, дедушка.
Он сжал мою руку, лежащую на простынях.
– Умница. Умница. – Осушив стакан, он слезливо заулыбался. – Ты да я, Исида, мы с тобой не такие, как все, правда? Ты мне внучка, но ты – Богоизбранница, отмеченная Богом, как и я, правда?
После некоторых колебаний я кивнула:
– Божьей волею, согласно твоему учению – это, конечно, так.
– Ты веруешь в Господа, веруешь в глас Божий? – озабоченно спросил он, до боли сжимая мне ладонь.
– Верую, – сказала я. – Да, конечно.
– Веруешь ли ты в то, что Они говорят, что снисходит на землю, что поверяется мне?
– Всем сердцем и душой, – подтвердила я, осторожно пытаясь высвободить руку.
– Тогда почему я слышу от тебя ложь? – Он отбросил стакан и всем туловищем навалился на меня.
Я упала на спину; скрещенные по-турецки ноги вдавились мне в грудь и в живот; пришлось отвести в сторону руку, держащую стакан, чтобы не разлить виски на простыни; другая рука сама собой сжала ворот рубашки. Передо мной маячило багровое лицо деда.
– Это не ложь! – закричала я.
– Нет, ложь, детка! Признайся! Распахни душу! Выпусти яд!
Под его тяжестью мои коленки впивались в грудь. Он стал трясти меня за плечи; из стакана лилось виски, холодившее пальцы. Я пошарила рядом, ища твердую поверхность, чтобы пристроить стакан и освободить руку, но нащупала только скомканные простыни.
