– …соскочил… ч-ч-черт… с комода… ну, вообще… Я… я… щас иду. Вы там… Это… ладно. Значит, завтра. – В трубку тяжело задышали. – Завтра. Сам за ней приеду. Доброй ночи. – В трубке раздался щелчок, и голос умолк.
Мы с Софи уставились друг на дружку.
– Бред какой-то, да? – У нее вырвался нервный смешок.
Я кивнула. Она вышла в прихожую, чтобы повесить трубку.
– Видимо, не туда попали.
Застыв на пороге, я прикусила губу и скрестила руки на груди. Софи положила руку мне на плечо.
– Что с тобой?
– Ничего, – сказала я. – Просто этот голос показался мне знакомым.
– Неужели? – засмеялась Софи. – Выходит, напрасно я отмалчивалась?
– Сама не знаю. – Я не на шутку растерялась. – Кажется, это звонил мой дядя Мо.
– Вот как? Тот самый, актер? Из Брэдфорда?
– Точнее, из Спейдтуэйта. Ну да. Он самый.
Софи задумалась.
– Что-то я не поняла: кому он звонил?
– В самом деле, кому? Какому-то конкретному человеку, – сказала я. – И за кем, интересно, он приедет?
Софи прислонилась к другой стороне дверного косяка, точно так же скрестила руки и согнула в колене одну ногу, подтянув ее к себе. Мы, не отрываясь, смотрели друг дружке в глаза.
– Не за тобой ли? – тихо спросила она, выгнув брови.
– За мной, – ответила я, теряясь в догадках.
Глава 18
Я ночевала у Софи, целомудренно лежа в кольце ее добрых, больших рук; она дышала ровно, почти не ворочалась и только время от времени бормотала что-то неразборчивое. Ее отец вернулся около часу ночи; от звонка в дверь Софи зашевелилась и открыла глаза, потом встала и пошлепала вниз. До меня донеслись приглушенные голоса; вскоре она вернулась, тихонько посмеиваясь, и сбросила халат.
– Напился до чертиков, – прошептала она, залезая под одеяло. – Ох уж эти сборища в гольф-клубе… – Она подкатилась ко мне под бочок. – Ну ладно, по крайней мере, кто-нибудь его всегда подвозит до дому…
Подбородок Софи ткнулся мне в плечо; я погладила ее по волосам. Она пару раз вздрогнула, один раз извинилась и затихла. В ту же минуту ее сморил сон. По лестнице приближались шаги мистера Вудбина, и меня обуял трепетный ужас: когда я оставалась у Софи на ночь, мне всегда казалось, что ее отец непременно ворвется в спальню и застукает нас в постели, хотя мы не позволяли себе ничего предосудительного. На лестничной площадке, прямо под дверью, скрипнули половицы, но тяжелая поступь, как обычно, заглохла в соседней комнате, и я перевела дух.
Софи видела какой-то сон: она цепко держала меня за руку, то учащенно дыша, то замирая.
А мне не спалось, несмотря на смертельную усталость. Предыдущей ночью я легла поздно и просто впала в алкогольный ступор, а с утра начались мои злоключения.
Можно было подумать, прошла целая неделя с тех пор, как роскошный «ягуар» вез меня мимо лондонского универмага «Хэрродз», а потом я стояла в потемках на мосту, где следила за пируэтами летучих мышей, слушала уханье филина, но так и не уловила Глас Божий.
Короче, я опять маялась без сна, перебирая в памяти непостижимые события последнего времени: Мораг от меня шарахается, драгоценный жлоньиц утрачен, дед пристает с грязными домогательствами, а теперь еще дядя Мо, пьяный в хлам, еле ворочая языком, звонит по телефону и наговаривает сообщение о своем приезде за кем-то из наших (за мной?), хотя у Вудбинов отродясь не было автоответчика.
Что же происходит? Куда катится моя жизнь?
Приезд этого родственника не сулил ничего хорошего. Дядюшка Мохаммед приходится братом Калли и Астар; он актер, внешне довольно импозантен, хотя выглядит старше своих сорока с небольшим – возможно, из-за смуглого цвета кожи; в шестнадцать лет отправился на поиски славы и удачи в Лондон (ни больше ни меньше) и еще до моего рождения добился некоторой известности на телевидении, получив роль в мыльной опере о семье из Манчестера. Какой-то язвительный столичный критик, куда более скромно оценивший дядюшкино дарование, нежели сам Мохаммед, написал, что в его актерской манере сочетаются мох, хам и мед; мусульманская община, к которой, сделавшись вероотступником, примкнул дядя Мо, всколыхнулась и потребовала опровержения. Лет десять назад дядюшкину роль убрали из мыльной оперы; тогда-то он и подался в Спейдтуэйт (это на севере Англии, недалеко от Брэдфорда), где перебивается случайными актерскими заработками и, по слухам, подхалтуривает официантом в индийском ресторане.
Когда дядя подвизался на телевидении, это угнетало моего дедушку даже сильнее, чем переход Мо в иную веру, хотя и то и другое дед переживал болезненно; первое поколение наших единоверцев вообще наносило ему удар за ударом – Бриджит и Мо сменили вероисповедание, а осевшая в Бейсингстоке Рэя, выйдя замуж, блюла исключительно культ Мягкотелости. Вся надежда была на Калли, Астар и моего отца, но отец ушел из жизни во время пожара, и бремя первородства легло на сестер, которые по мере возможности заменяли покойного брата, объединив усилия со своей матерью и тетушкой. Не будет преувеличением сказать, что своей преданностью и целеустремленностью они спасли наш Орден от упадка и разрушения.
Я видела дядю Мо лишь несколько раз и считала его конченым человеком, но мы не отторгаем и не изгоняем своих, даже если они отрекаются от нашей веры, поэтому каждый может приехать в гости, а уж тем более на Праздник. Внешняя представительность и сердечность дяди Мо на поверку обернулись слабостью и безволием; под ними скрывалось разъедающее душу одиночество. От наших встреч у меня осталось впечатление, что Мо был бы не прочь вернуться в лоно нашей Церкви и поселиться в Общине, но к тому времени он уже оброс многочисленными связями на севере Англии, отчего в любом другом месте чувствовал себя неприкаянным и, положив на чаши весов одному ему известные узы и обузы, склонился в сторону свободного выбора, а не внутренних убеждений.
В последний раз мы с ним виделись четыре года назад, на Празднике любви; тогда он признался, что подыскивает себе жену (которую, кстати, не нашел по сей день). Вслед за тем он сделал мне предложение руки и сердца, но я однозначно расценила это как шутку. Мы с ним дружно посмеялись; мне и сейчас кажется, что это был розыгрыш, но ведь почему-то Мохаммеда потянуло к нам именно теперь – с какой, спрашивается, целью? «Сам за ней приеду», – говорил он. За кем? За мной? Или за Мораг? Или за кем-то еще? Но главное – для чего? И по чьей указке?
Я ухватилась за Софи, как утопающий – за спасательный круг; она причмокнула и забормотала, но не проснулась. Мне стало легче от ее тепла и близости. Весь мир вошел в штопор, потерял управление, сбился с курса, грозил безумием и опасностями, а она была мне надежной опорой.
В туалете на лестничной площадке спустили воду. Я попыталась вообразить, что этот поток смывает мои тревожные мысли, заботы и страхи, освобождая голову для сна. Такой образ, мягко говоря, не отличался убедительностью, и я тут же отругала себя за вымученные потуги на глубокомыслие. Губы даже дрогнули в полуулыбке.
