Свесив голову мне на грудь, он зарыдал, и через пару минут я почувствовала, что моя рубашка неумолимо промокает насквозь.
За окном мелькали деревья. Поезд укачивал своих пассажиров. Деревья картинно расступались, как зеленый занавес, открывая взору небольшую лощину с извилистой узкой речкой. Откуда-то снизу серой тучкой выпорхнула стая птиц, которая дружно взмыла в воздух и растворилась среди ветвей. Зеленое пятно рощицы уже осталось позади. Я подняла голову и стала разглядывать слоистые кремовые облака.
– Куда увезли Жобелию, дядя Мо? – как бы между прочим спросила я.
Мо всхлипнул, громко продул нос, и все его туловище затряслось мелкой дрожью.
– Мне не следует… Эх, какого?… Тебе не положено…
– Все же хотелось бы знать, дядя Мо. Вдруг я смогу чем-то помочь.
– В Слейнашир, – только и сказал он.
– Где это?
– В Ланка… в Ланаркшире. Есть там убогий городишко… в Ланаркшире, – закончил он.
Это еще куда ни шло. Я опасалась, что он назовет какое-нибудь захолустье на Гебридских островах, а то и на полуострове Индостан.
– Страсть как хочется ей написать, – прошептала я. – Скажи адресок.
– А-а… Это… как его… лом… гном… Ага! Глоумингс! Вот. Точно. Глоумингс. Дом престарелых в деревне Глоумингс. Уишоу Роуд, Мочтай, Ланкашир, Ланаркшир, – выдал он.
На всякий случай я заставила его повторить название города.
– Неподалеку от Глазго, – уточнил он. – За городской чертой. Рукой подать. Чертова дыра. Ох, прости, сорвалось. Нечего тебе там делать… Убожество… Ты напиши. Ей будет приятно. Может, и повидаться захочет. Но не ручаюсь. Она нас не жалует… Родного сына – и то… Ну да ладно. Кто знает? Никому не дано знать, Исида. Никому… не дано… знать. Все это грезы. Просто… грезы. Опасные… грезы. – Издав долгий, рыдающий вздох, он подвинулся ко мне еще теснее.
Я его обняла. Он, казалось, совсем усох.
Потом я с осторожностью положила руку ему на макушку, будто накрыла драгоценную чашу. Смежила веки. Отдалась мерному, торопливому ритму вагонных колес, и, когда тряска стала для меня неподвижностью, а стальной лязг – молчанием, я сосредоточилась и стала дожидаться тех ощущений, с которыми просыпался мой Дар.
Вскоре у меня зазвенело в ушах, зачесалась ладонь, и я превратилась в переходник, фильтр, сердечник, в единый механизм. Ко мне устремились дядюшкины терзания, печали, разбитые мечты, необъятный, темный, леденящий страх, гнетущая пустота – все это перетекало в меня, совершало круговорот, очищалось и обеззараживалось, набиралось от меня животворных сил и возвращалось к нему через мою ладонь, как бальзам, приготовленный из яда, как положительный заряд, возникший из отрицательного, чтобы дать ему покой, надежду, веру.
Открыв глаза, я размяла руку.
Рощи за окном сменились полями, а потом и домишками.
Некоторое время я разглядывала эти жилища. Дядя Мо, прильнувший ко мне как младенец, теперь дышал легко и свободно.
Проводник объявил следующую остановку: Ньюкасл-на-Тайне. Дядя Мо не шелохнулся. Я задумчиво изучила свою руку – ту, которая прикоснулась к его мыслям.
– Ах, дядюшка, – выдохнула я, – прости, если сможешь.
Кое-что прикинув в уме, я удостоверилась, что на меня никто не смотрит, и слегка отстранилась. Потом испросила у Бога прощения и, чувствуя себя мошенницей и удачливой хищницей в одном лице, не без содрогания вытащила у дяди Мо бумажник.
Там обнаружилось восемьдесят фунтов. Я отсчитала для себя половину, но при этом вернула зажатую сдачу, на которую, между прочим, дядя Мо, не заподозрив ничего дурного, сам дал мне добро. Банкноты перекочевали ко мне, бумажник вернулся во внутренний карман шикарного пиджака, а я после недолгих колебаний выудила из другого кармана мобильник. Дядюшка что-то забормотал, но не проснулся. Я торопливо нацарапала на салфетке несколько слов и сунула ее под дно стакана.
В записке говорилось:
Дорогой дядя Мо, не сердись. Когда ты это прочтешь, я уже буду на пути в Лондон. Спасибо за твою доброту; скоро все объясню. Прости меня.
С любовью,
Исида.
P. S. Мобильник получишь по почте.
Поезд замедлил ход, я поднялась, достала с багажной полки свою шляпу, прихватила доску и двинулась вдоль вагона, чтобы забрать котомку. На местах с биркой предварительного бронирования «Абердин-Йорк» сидели немолодые супруги; указав им на дядю Мо, я попросила, чтобы они растолкали его на подъезде к Йорку и помогли сойти с поезда. Они согласились; я поблагодарила.
К платформе в Ньюкасле подходил такой же состав, только в обратном направлении. Дежурный по вокзалу объяснил, что это эдинбургский поезд, прибывающий с опозданием. Я припустила что есть мочи по надземному переходу и вскоре уже мчалась назад, к северу, а вагон, где остался дядя Мо, даже не успел тронуться с места.
Глава 22
По прибытии в Эдинбург у меня оставался целый час свободного времени. Хотя высоко в небе висели клочья туч, погода стояла на удивление спокойная. Я зашла на почтамт, купила посылочный пакет с мягкими пупырышками и отправила мобильный телефон бандеролью дяде Мо в Спейдтуэйт, потом отправилась пешком в сторону Аква-центра, а по пути зашла в книжный магазин и спросила план города Мочтай в Ланаркшире. Оказалось, такой город действительно существует и находится неподалеку от Гамильтона.
Аквацентр стоял в тени Артуровой горы. Обойдя здание кругом, я увидела с обратной стороны катальные горы: огромные яркие пластиковые трубы, напоминавшие лотки для сброса строительного мусора. Таких тоннелей было четыре: один огромный, плавный, белого цвета, сверху, кажется, прозрачный, два более крутых – желтый и синий, а также укороченный черный экземпляр, почти отвесный, как мусоропровод.
Присев на травянистый склон, я смотрела сверху на город и впитывала скупые, отфильтрованные облаками солнечные лучи, а потом взяла билет в бассейн, сошла по лестнице в раздевалку, с опаской втиснулась в видавший виды купальный костюм (изначально желтый, но теперь, после многолетних заплывов по илистой реке Форт, вылинявший до оттенка овсяной каши) и не без труда затолкала котомку в узкий шкафчик. Потом я двадцать минут плавала, восхищаясь размерами этого сооружения, и с любопытством разглядывала винтовую лестницу, ведущую наверх, к катальным горкам, три из которых спускались в меньшую чашу бассейна. Четвертый бодислайд, черный, сбрасывал любителей острых ощущений на отдельную, узкую водную дорожку. Судя по доносившемуся оттуда визгу и по той скорости, с которой купальщики вылетали из черной пасти, нетрудно было догадаться, что эта горка – самая экстремальная.
Время от времени я поглядывала в сторону раздевалок и вот, через двадцать минут, заметила молодого человека, которого кузина Мораг называла Рики, – я с ним познакомилась в «Ламанче» неделю назад. Теперь он был в обтягивающих плавках и поражал своим видом: рослый, накачанный загорелый блондин, он тут же стал мишенью для женских взглядов. Впрочем, многие из мужчин тоже косились в его сторону, в основном с завистью. Он остановился у бортика, в самой середине бассейна, широко расставил ноги и сложил крепкие руки под внушительными грудными мышцами. Оглядывая дорожки, он хмурился. Я пару раз проплыла мимо него на спине, но он и бровью не повел.
