И еще они условились, что в один прекрасный день откроются своему общему мужу, но лишь при наличии веской причины и лишь тогда, когда твердо уверуют, что он, узнав правду, их не изувечит, не бросит и не проклянет. Только день этот так и не наступил.
Много позже, в 1979 году, уже в Верхне-Пасхальном Закланье, они надумали и вовсе избавиться от этих денег; к такому решению их подтолкнула какая-то сцена, увиденная Жобелией (она весьма уклончиво говорила о том случае). Сперва они хотели сжечь банкноты на кухне фермерского дома, в тандуре, но это было рискованно, потому что даже по ночам кто-нибудь из наших нет-нет да и спускался на кухню. Тогда было решено отнести деньги в особняк и там сунуть в плиту, у которой сестры обычно экспериментировали с шотландско-азиатскими кушаньями.
Жобелия не знала наверняка, что произошло на кухне в ночь пожара, но внушила себе, что деньги (страшное зло, так или иначе) каким-то образом стали причиной взрыва скороварки и последующего возгорания; теперь она винила себя одну. Призрак Аасни являлся ей по ночам, а однажды, через неделю после пожара, она проснулась от удушья, не в состоянии пошевелиться, и поняла, что призрак сидит у нее на груди, из мести превращая ее легкие в скороварку. Зная, что Аасни не простит и не отстанет, Жобелия решила уехать из Общины, разыскать своих кровных родственников и пойти к ним на поклон.
Снявшиеся с места Азисы к тому времени обосновались в Глазго, где открыли сеть продуктовых магазинов и индийских ресторанчиков в районе Торнлибэнка. Кое-кто из родни до сих пор обретался на Гебридах, но это было уже другое поколение. А те, кого знали Аасни с Жобелией, всем скопом перебрались в Глазго и, похоже, сильно повздорили между собой, когда речь зашла о том, чтобы приютить Жобелию. Тогда она временно поселилась у сына, дяди Мо, взяв с него клятву держать это в тайне, и дожидалась решения своей участи.
Потом Жобелию хватил удар; она нуждалась в постоянном уходе, которого дядя Мо в одиночку обеспечить не мог; вот ее и определили в дом престарелых – там же, в Спейдтуэйте. Впоследствии дядя Мо связался и с нашей семьей, и с кланом Азисов, умоляя родню о финансовой помощи, и получил заверение, что расходы по содержанию его матушки будут покрывать все три стороны в равных долях. Через какое-то время семейство Азис настояло, чтобы Жобелия содержалась поближе к ним, и в результате ее перевели в Глоумингс.
– Они, конечно, меня навещают, но уж очень тараторят, – сетовала Жобелия. – Впрочем, Калли и Астар тоже заезжают, но эти молчат, как в рот воды набрали. Видно, стыдятся. А мальчишка носу не кажет. По мне, оно и лучше. От него спиртным несет – спасу нет; я тебе рассказывала?
– Рассказывала, бабушка. – Я ободряюще сжала ее пальцы. – Конечно рассказывала. Скажи-ка…
Уход здесь неплохой. Из персонала – миссис Джошуа… злющая… Страх! – Жобелия сокрушенно цокнула языком. – Сегодня-то мисс Карлайл дежурит. Слабоумная. – Жобелия постучала по лбу костяшками пальцев. – А так уход неплохой. Только, бывает, лежишь в постели день-деньской и не с кем словом перемолвиться. А встанешь, говорят: сиди у себя. Им недосуг. Хозяин у нас – доктор; это, согласись, большая удача. Сама я его, конечно, не видела. Но все равно. Телевизор есть. В холле. Нам его частенько включают. Про молодых австралийцев. Срамота одна.
– Бабушка? – Я еще не оправилась от рассказа Жобелии, но уже проследила его связь с другими фактами, которые давно не давали мне покоя.
– М-м-м? Да, милая?
– Что именно ты видела, перед тем как решила сжечь деньги? Прошу тебя, расскажи.
– Говорю же, ясно видела.
– Что конкретно ты видела?
– Что от денег одни беды. Меня как ударило. Ничего хорошего от них не дождались, оно и неудивительно, но надо было что-то делать.
– Хочешь сказать, тебе было видение? – Я уже ничего не понимала.
– А? – Жобелия помрачнела. – Ну да. Видение. Что же еще? Думаю, от меня Дар перешел к тебе, только ты его используешь для целительства. Считай, тебе повезло: то, что чувствуешь при целительстве, – сущий пустяк по сравнению с видениями; я была рада-радешенька, когда они прекратились. Со временем Дар и от тебя перейдет к другой: так не бывает, чтобы он был сразу у многих. Его нужно выпестовать. – Она погладила меня по тыльной стороне ладони.
Я в изумлении уставилась на нее.
– У моей прабабки, как и у меня, были способности к ясновидению. После ее смерти бабушка Хадра обнаружила, что сама может говорить с мертвыми. Когда у Хадры, еще на родине, случился удар, ее способности перешли ко мне, и я стала видеть то, что скрыто от других. Было мне тогда лет двадцать. А после пожара у тебя открылись способности к целительству. – Она улыбнулась. – Вот так-то, поняла? Это означало, что я теперь свободна. Вообще к тому времени я устала и сделалась никому не нужной. Мне было известно, что ясновидение у меня пропадет, как только ты начнешь исцелять; к тому же я знала: без пригляда ты не останешься; знала я и то, что Аасни будет вечно обвинять меня в разгильдяйстве: я, мол, плохо смотрела видения и тем самым обрекла ее на гибель – такие наветы кого хочешь лишат покоя; к тому же она постоянно ко мне цеплялась, говорила, что я должна рачительней относиться к своему Дару, и злилась, что видения достались мне одной, а ей – кукиш.
Не знаю, сколько времени длилась следующая пауза. Наконец я очнулась оттого, что бабка Жобелия трепала меня по щеке и с некоторой тревогой заглядывала мне в глаза.
– Тебе дурно, милая?
Я попыталась ответить, но язык не слушался. Во рту и в горле пересохло; я закашлялась. Глаза слезились. Согнувшись пополам, я пыталась сдержать кашель. Жобелия ахала и хлопала меня по спине, а я клонилась прямо к ее простыням.
– Бабушка, – сдавленно прошептала я, смахнув слезы. – Ты правду говоришь? Видения были не у деда, а у тебя? Тебе привиделся…
Пожар; я видела, что надвигается беда, причем из-за денег. У меня не было уверенности, что случится пожар, – просто видела приближение беды. На том все и кончилось. А раньше таких видений было не перечесть. – Она тихонько посмеялась, – Бедный твой дед! Его за всю жизнь посетило одно-единственное видение; не иначе как позаимствовал мои способности, пока маялся у нас на полу, смазанный жиром да посыпанный чаем. Вот бедолага: всю жизнь верил, что двадцать девятого февраля на свет появляются люди особенной касты. Правда, в нем самом все же было что-то особенное. Не иначе. Мне всю жизнь покою не давало: откуда он такой взялся? Даже догадок не было. Вообще никаких. Потому мы и решили, что он – особенный. Но – видения? Нет, видение было у него только раз; с ним он очнулся и забормотал, пытаясь припомнить главное. Мужчины – они такие: дай игрушку – потом за уши не оттащишь. Никак не наиграются. Дай – и все тут. Зато остальное… – Она строго поджала губы, качая головой.
– Остальное… что? – спросила я, ловя ртом воздух.
– Видения. Консервы из водорослей, гамак, эти прилипчивые Поссилы, миссис Вудбин, рождение твоего отца, потом твое рождение, потом пожар: все это являлось не ему, а мне. Да и я-то, по правде говоря, мало что видела, просто знала, чего хочется нам с Аасни, и заставляла твоего деда поступать так, как нам казалось необходимым и справедливым по отношению ко всем. Теперь ты понимаешь, в чем беда мужчин? Они много мнят, но сами не знают, чего хотят. Время от времени их следует направлять. Вот я ему и подсказывала. Ну, ты понимаешь, – в постели. Вернее, намекала. В таких делах напролом не пойдешь. Но если речь идет о приближении беды, молчать нельзя. Ты же теперь знаешь, что произошло с деньгами.
