Чтобы не сидеть дома в одиночестве, Сэра приезжала на выходные сюда, в Лондон, к Веронике — той самой, которая сейчас уехала по обмену в Калифорнийский университет и разрешила ей пожить у себя в квартире. В один из таких приездов на ее жизненном пути встретился Сток, фотограф, работающий в каком-то иллюстрированном издании — то под одним псевдонимом, то под другим, чтобы не связываться с налогами. Слейтер сам видел, как тот подкатывает на мотоцикле «БМВ». На голове у него всегда был мотоциклетный шлем, а что под ним — одному богу ведомо: то ли косички — дрейды, то ли патлы альбиноса. Чем-то напоминает Дарта Вейдера, только без мантии. Судя по всему, ревнив, — мрачен; тоже семейный, но с женой не живет. Непонятно, чем он так зацепил прелестную Сэру.
Как бы то ни было, сейчас они, похоже, двигались к разрыву, хотя и в несколько извращенной манере: встречаться стали чаще, не только по выходным, но и в будни, и Сток нередко оставался на ночь в ее айлингтонском прибежище, но Слейтер считал, что Сэра уже начала уставать от этого мачо, затянутого в черную кожу.
Белый след у нее на шее? Да, это действительно шрам; у Сэры было родимое пятно, но ей еще в юности его удалили, чтобы оно не переросло в злокачественное образование. Да, ему тоже виделась в этом некая пикантность. Раньше он в шутку звал ее «госпожа Цикатриса».
Под конец Слейтер все-таки раскололся и назвал номер телефона; каллиграфически выводя каждую из семи цифр, Грэм пропускал мимо ушей ехидные замечания Слейтера о причудах Сэры, которую отличает очень странный вкус в выборе мужчин, и о вероломстве женской натуры в целом. Слейтер предложил обсудить, что произошло с каждым из них в тот вечер, после того как они расстались, однако Грэм не склонен был откровенничать, о чем и заявил без утайки, выписывая сбоку от цифр ее имя: «Сэрра Фитч». Такое написание вызвало у Слейтера приступ хохота. «У нее не одно большое „ф", а два маленьких. Наша подруга — как британская промышленность; претерпевает разукрупнение. И вычеркни лишнее „р" — не Сэрра, а Сэра», — поправил он.
В тот же день Грэм позвонил ей из колледжа. Она была дома и сказала, что рада его слышать; при звуках ее голоса он обомлел от восторга. Да, она свободна в четверг вечером. Можно пойти в паб «Кэмден-Хед», в девять часов. До встречи.
При выходе из телефонной будки у него вырвался торжествующий клич.
Она, по своему обыкновению, опоздала; на все про все у них осталось только полтора часа, а потом она заторопилась домой; он нервничал; у нее был усталый вид, хотя, несмотря ни на что, она выглядела прелестно: красные вельветовые брюки, шотландский свитер и вытертая, но изумительно красивая шубка.
— Кажется, я из-за тебя теряю голову, — признался Грэм, когда они допивали пиво перед самым закрытием паба, в одиннадцать вечера.
Она улыбнулась, покачала головой и переменила тему, как-то отвлеклась, огляделась по сторонам, словно кого-то высматривая. Он тут же пожалел о сказанном — кто, спрашивается, тянул за язык?
Ему было позволено проводить ее только до автобуса, хотя он предлагал прогуляться пешком до ее дома; Сэра простилась с ним на остановке, сказала, что рассердится, если он последует за ней. Как и в прошлый раз, она. его поцеловала — быстро, изящно. «Прости, я сегодня не в ударе. Звони, постараюсь больше не опаздывать».
Грэм мысленно улыбнулся, вспоминая тот разговор. Ее отличало довольно своеобразное ощущение времени. Она вела свой собственный отсчет часов и минут, жила по какому-то прихотливому внутреннему хронометру. Словно иллюстрируя избитую шутку о женской пунктуальности, она вечно опаздывала. Но все-таки приходила. Почти всегда. Сперва они встречались только в будние дни, причем всегда в пабах, неподалеку от ее дома. Болтали о том о сем, делая открытие за открытием. Ему не терпелось побольше узнать о ее прежней жизни, о поступках и мыслях, но она проявляла сдержанность. Ей больше нравилось обсуждать фильмы, книги, пластинки, и, хотя она проявляла к нему интерес, расспрашивала о его жизни, ему это было в каком-то смысле досадно, пусть и лестно. Он любил ее, но его любовь, любовь, которую он хотел разделить с ней, как бы остановилась на ранней стадии, зашла в тупик, впала в зимнюю спячку. Говорить про Стока она отказалась раз и навсегда.
Грэм шел дальше по Эмвелл-стрит. Как дела? — спросил он сам себя. Ничего, все нормально. Он проверил ногти на руках. Ему потребовалось битых полчаса, чтобы привести их в порядок с помощью уайт-спирита, щетки, мыла и воды. Удалось также вывести брызги краски с одежды. Он одолжил у кого-то из приятелей крем «Нивея», чтобы немного смягчить пересушенную, загрубевшую кожу рук. Однако с пальцев никак не оттирались пятна черной туши — накануне он рисовал портрет Сэры. Грэм даже улыбнулся: она вошла в его плоть.
Его путь лежал мимо городского сквера. Над воротами бессильно поник транспарант, зазывающий на какой-то праздник. Грэм пригляделся повнимательнее, чтобы запечатлеть в памяти его изгибы и контуры — на будущее. С этим можно поиграть, можно добиться дополнительного эффекта, изображая слабо натянутое полотнище, на котором многие буквы причудливо деформированы, а то и вовсе неразличимы из-за складок на ткани. Он вспомнил, что однажды проходил мимо этого самого места, еще в мае, когда они начали встречаться еще засветло и подолгу прохаживались вдоль канала. В тот раз лил жуткий дождь, а над городом недовольно урчали раскаты грома. Он промок до нитки и надеялся зайти к ней домой, чтобы обсушиться; до сих пор она ни разу не приглашала его к себе в квартиру. Добравшись до ее дома, он нажал на кнопку переговорного устройства, ожидая услышать ее потрескивающий, искаженный голос, но ответа не последовало. Он звонил и звонил. Потом сделал шаг назад; от дождя щипало в глазах; струи затекали в рот и за шиворот; теплые, крупные, тяжелые капли молотили по всему телу; от этого возникло какое-то эротическое чувство, сердце забилось от нежданного порыва сексуальной фантазии; вот сейчас она его позовет к себе... нет, она сама появится откуда ни возьмись, такая же промокшая, и поймает его взгляд... они войдут в подъезд... Но нет.
Ему пришлось тащиться до самой Аппер-стрит, до остановки автобуса — ближе не нашлось ни единой телефонной будки. От его одежды поднимался пар; в будке воняло мочой. Грэм набрал номер, послушал гудки и сделал вторую попытку, проговаривая цифры вслух, словно заклинание, причем внимательно следил за тем, чтобы палец попал в нужное отверстие на диске. Телефон отзывался двойными гудками. Трр-тпрр, трр-трр, трр-трр. Усилием воли он пытался заставить ее снять трубку, воображал, как она возвращается домой, как слышит телефонные звонки еще с улицы... отпирает дверь подъезда... бежит по лестнице... бросается, вся промокшая и задыхающаяся, к телефону, хватает трубку... ну... ну же...Tpp-трр, трр — трр, трр — трр. Ну пожалуйста.
У него заболела рука; рот свело гримасой невероятного огорчения; с волос по лицу и по спине стекали струйки воды.
Ответь, ответь, ответь; трр-трр, трр-трр, трр-трр.
За дверью будки собралась очередь. Дождь не прекращался, хотя лил уже не так сильно. Какая-то девушка постучала ногтем по стеклу, но он отвернулся, сделав вид, что ничего не слышит. Умоляю, ответь... трр-трр, трр-трр, трр-тр...
