К нижней поверхности железных потолочных балок крепились две подковообразные скобы из металлических полос, обитых кожей. Эти поручни, разнесенные на полметра с небольшим, крепились по обе стороны отверстия, опускаясь на четверть метра вниз. Приглядевшись повнимательнее, Квисс обнаружил, что они регулируются: их можно было слегка опускать или поднимать, раздвигать или сближать. От их вида ему стало не по себе. Они напоминали смутно знакомые орудия пытки.
Приглядевшись к черной дыре в стеклянном потолке, он осторожно тронул меховую опушку. Ничего особенного, мех как мех. Квисс собрал в складку широкий обшлаг рукава своей шубы, засунул в дырку и быстро вытащил. Тщательный осмотр не выявил никаких повреждений. Вслед за тем он, опасливо морщась, сунул в дырку мизинец. Ничего. Просунул всю кисть. Тут он ощутил едва заметное покалывание, будто после зимней прогулки вернулся в теплое помещение.
Он отдернул руку и внимательно ее осмотрел. На ней тоже не оказалось ни малейшей царапины, да и покалывание сразу прекратилось. Тогда он осторожно приблизил к отверстию седую голову и почувствовал, как меховой ободок щекочет кожу. От дыры исходил запах... наверно, меха. Квисс просунул туда голову, но, конечно, не целиком и только на одно мгновение. У него возникло смутное ощущение покалывания и еще более смутное видение рассеянных в черноте огоньков.
Снова запустив руку в отверстие, он почувствовал покалывание, легкую щекотку и слез на пол, чтобы проверить дверь. После этого он опять забрался на табурет и просунул в отверстие голову — на сей раз целиком.
Покалывание тут же прошло. Осталось впечатление множества огоньков, напоминающих неестественно упорядоченное звездное небо; он зажмурился, но видение не исчезало. Ему послышались голоса, но это, наверно, показалось. Огни вызывали тревогу. Он чувствовал, что мог бы различить каждый из них в отдельности, и в то же время сознавал, что их бессчетное множество — слишком много, чтобы выделить взглядом какой-то один. Тревожное ощущение усиливалось от того, что он явно видел перед собой поверхность шара — причем всю сразу, всю целиком. У него закружилась голова. Огоньки будто манили к себе, и он заскользил куда-то вниз, но усилием воли вернулся в устойчивое положение.
Выбравшись из дыры, он потер подбородок. Странно это все. Он опять протиснул голову в отверстие. Стараясь не обращать внимания на зов огней, он щелкнул пальцами там, снаружи. Негромкий звук щелчка был вполне различим. Тогда он подтянулся, просунув руки в металлические поручни — которые, очевидно, для этого и предназначались.
На него опять подействовало притяжение огней, и он позволил себе устремиться к ним, причем к намеченному месту. Он обнаружил, что способен мысленно выбирать направление, будто подтягивая стропы в прыжке с парашютом.
По мере приближения к огонькам у него создалось впечатление, что они тоже имеют округлую форму, и при этом со всех сторон обозримую. Они по-прежнему казались чересчур многочисленными и в то же время чересчур обособленными, но он уже свыкся с этим и спешил приблизиться к тверди, на которой они удерживались. Он пытался себя убедить, что находится внутри сферы, что движется от центра к краю, но почему-то чувствовал, что падает на выпуклую поверхность.
Вблизи светился один-единственный источник света: радужный, переливчатый шар, клеточная мембрана, под покровом которой шло непрерывное деление, но переливы складывались в искаженные картины, словно кто-то беспорядочно проецировал изображения на подвижный экран. Квисс осознал, что плывет вокруг этого причудливого объекта, а другие огни остаются так же далеко, как и раньше; непонятная сила влекла его к этому световому шару и внушала, что можно смело проникнуть внутрь.
Он пришел в замешательство, ведь он понимал, что стоит все в той же комнате. Щелкнув пальцами, он нащупал обшлаг рукава — и решился войти в светящуюся, медленно пульсирующую сферу.
Ему показалось, будто он попал в комнату, где стоит неумолчный гомон и беспорядочно мелькают изменчивые образы. Сначала в них виделся только хаос, но вскоре на общем фоне стали возникать отчетливые фигуры и реальные очертания.
Квисс слегка расслабился и приготовился смотреть, что же будет дальше, но в этот миг все образы и шумы слились воедино, вобрали в себя и осязание, и вкус, и запах. Квисс воспротивился такому превращению — и на него снова обрушились невнятные голоса и цветовые блики. Он опять немного расслабился, но решил быть осмотрительнее и не терять бдительность. Его сознание отметило какое-то постороннее течение мысли, совокупность ощущений, которые представлялись глубоко личными и в то же время странным образом отчужденными.
Когда ему открылась истина происходящего, Квисс оцепенел. Он находился внутри чьей-то головы.
Квисс был до такой степени поражен, что не испытал ни брезгливости, ни враждебности — его захватила, увлекла неизведанность и новизна ощущений. Он слегка пошевелился, но собственное тело ощущалось как во сне — переступил раз-другой по табурету и повел плечами, чтобы металлические петли с кожаной подкладкой не врезались под мышками.
Когда звука и света резко прибавилось, он почувствовал головокружение, потом внезапный прилив тревоги, страх и волнение. В ноздри ударил запах гари, в уши — громкий рев двигателей; в опасной близости он увидел примитивный колесный транспорт
(от этого стало еще тревожнее, голова закружилась сильнее, ему' показалось, что контакт нарушается), тогда он поднял глаза — а может, это сделал человек, в чью голову он проник, — и увидел синее-синее небо, похожее на отшлифованную синюю сферу из необъятного, безупречно гладкого драгоценного камня.
От головокружения Квисс споткнулся (только тут ему стало ясно, что он — или его «носитель» — идет пешком); подхваченный волной ужаса, он отпрянул и, тяжело дыша, с неистово бьющимся сердцем, вернулся в темное, испещренное огоньками пространство.
Взяв себя в руки, он пару раз щелкнул пальцами — там, в тесной комнате Замка Дверей.
У него мелькнула смутная мысль, не прервать ли эксперимент — уж больно пугающим было ощущение, чуждым опыту всей его жизни; все же он решил сделать новую попытку. Его мучило жгучее любопытство; ведь могло так случиться, что он никогда больше не попадет в эту комнату, да и не к лицу ему было малодушничать.
Его мягко повлекло к другому переливчатому шару, чтобы проникнуть внутрь, как и в первый раз. Снова закружилась голова, но страха не было.
Он смотрел на пару рук, одна из которых держала пучок стебельков; точными, размеренными движениями стебельки по очереди извлекались из большого пучка и аккуратно высаживались в подготовленные лунки. У него болела спина. Руки были коричневыми, цвета земли. Это были его собственные руки, руки человека, в голове которого он находился; тот был одет во что-то просторное и совсем легкое. Запястья казались невероятно хрупкими. Он — вернее, тот, другой — распрямил ноющую спину и потянулся. Вокруг было множество женщин, занятых тем же, чем и он: согнувшись в три погибели, они высаживали ростки. Нещадно пекло солнце. Вдали виднелись хижины — кажется, крытые соломой. За ними застыли зеленые холмы, прорезанные уступами, как на контурной карте. У деревьев были голые стволы и собранные пучком на макушке кроны. На фоне синего неба тонкой полоской протянулся инверсионный след. Поодаль плыла пара белоснежных облаков. Забурчало в животе, и он подумал... нет, такого просто не могло быть: он подумал, что во чреве у него шевельнулся плод.
