Человек упал как подкошенный. Балска достаточно часто был
участником корабельных драк и уличных потасовок, чтобы знать наверняка, куда и
с какой силой нанести удар. Он перевернул убитого на спину, на всякий случай
еще раз ударил его кортиком и принялся методично исследовать содержимое его
карманов. Найдя несколько монет и нож с широким лезвием, он положил монеты в
карман, заткнул нож за кожаный пояс и оттащил свою жертву на обочину, подальше
от света. Затем двинулся дальше, насвистывая морскую песенку.
На следующий день ему стало значительно хуже. Голова
трещала, а горло распухло так, что он едва мог говорить. Лихорадка усилилась, а
насморк не прекращался. Чтобы желудок успокоился, понадобилось сделать три
глотка из бутылки. Балска знал, что должен выйти и купить что-нибудь поесть, но
его тошнило при одной мысли о еде. Он еще раз глотнул из бутылки, лег на
грязную кровать и впал в забытье.
Когда Балска снова проснулся, на улице было темно, его
сильно лихорадило. Он опустошил бутылку, но это не принесло ему облегчения.
Тогда он трясущимися руками натянул на себя одежду, от которой шел отвратительный
запах, и, спотыкаясь, побрел по улице к «Красной Собаке», находившейся в трех
домах от жилья, которое он снял.
– О боги, – сказал краснолицый, – да ты
ужасно выглядишь, дружок.
– Грог, – прохрипел Балска. – Грог.
Чтобы унять охватившую его дрожь, понадобилось девять
стаканов грога.
Балска не считал.
Когда у него кончились деньги, он, шатаясь, вышел на улицу и
прикончил человека своим кортиком – добычей стали шесть мелких монет. Он
поплелся дальше и, встретив на пути толстого купца, заколол его ножом, забрав
кошелек. В кошельке было даже немного золота. Он вернулся в «Красную Собаку» и
пил до закрытия таверны.
– Будь осторожен, дружок, – предупредил
трактирщик, вышвыривая его на улицу. – Где-то поблизости ходят убийцы, и
на улицах полицейских так же много, как мух на мертвой собаке.
Балска принес к себе в комнату кувшин грога и напился до
беспамятства.
На следующее утро он опять был в лихорадке и бреду и то пил
грог из кувшина, то блевал на постель.
К закату он скончался. Его последние слова были: «Мама,
помоги мне».
Через несколько дней нашли его скорчившийся окоченевший труп
– на лице бывшего моряка застыла отвратительная гримаса.
Три дня спустя после описываемых событий проезжавшие по
дороге в Мал-Гемил люди нашли труп бородатого погонщика, лежащий в канаве около
фургона. Тело было неестественно выгнуто, а лицо искажено страшным подобием
усмешки. Путники решили, что ему больше не понадобятся ни мулы, ни фургон.
Посоветовавшись, они сняли с него одежду и прикрыли тело сухими листьями. Затем
развернули фургон и поехали обратно в Мал-Зэт.
Через неделю после смерти Балски среди бела дня по улице шел
какой-то человек в просмоленной матросской куртке. Он бредил и держался за
горло. Прошел, шатаясь, по мощеной улице футов сто, потом свалился и умер. Тем,
кто видел страшный оскал его покрытых пеной губ, по ночам привиделись бы
кошмары.
Краснолицего владельца «Красной Собаки» нашли на следующее
утро мертвым в его заведении. Он лежал среди обломков столов и стульев, которые
разломал во время агонии. Лицо его было искажено отвратительной усмешкой.
В течение дня в этом районе города умерло еще двенадцать
человек, завсегдатаев «Красной Собаки».
На следующий день скончались еще человек тридцать. Это
вызвало беспокойство властей.
Но было уже поздно. Эпидемия свирепствовала в городе. Слуги,
жившие в бедных районах города, несли заразу в дома богатых и могущественных.
Рабочие – на стройки, откуда их товарищи разносили заразу в другие районы
города. Покупатели передавали болезнь продавцам, а те, в свою очередь, –
другим покупателям.
Сначала мертвых считали десятками, но к концу недели
заболели сотни человек. Дома умерших были заколочены, несмотря на крики
оставшихся внутри живых. По улицам громыхали телеги, и люди с пропитанными
карболкой повязками на лицах собирали умерших длинными крючьями. Тела сваливали
на телеги, как бревна, отвозили на кладбища и хоронили в общих могилах без
всяких церемоний. Улицы Мал-Зэта вымерли – испуганные жители прятались по
домам.
Во дворце, конечно, тоже началась паника, но высокие стены
изолировали его обитателей от всего города. Однако в качестве предосторожности
император приказал, чтобы никого не впускали и не выпускали из дворца. Среди
тех, кто остался внутри, находились несколько сотен рабочих, нанятых бароном
Ваской, главой министерства торговли, для ремонта в служебных помещениях.
Около полудня того дня, когда запирали ворота Дворца,
Гариона, Польгару и Бельгарата вызвали на аудиенцию к Закету. Он сидел в своем
кабинете изможденный, с запавшими глазами, склоняясь над картой столицы.
– Входите, входите, – сказал император, когда
прибывшие вошли и сели на стулья, на которые он небрежно махнул рукой. Закет
устало взглянул на Бельгарата. – Вы говорили, что вам семь тысяч лет.
– Да, около того.
– Вы когда-нибудь видели эпидемию?
– Несколько раз.
– Как долго она обычно длится?
– Это зависит от болезни. Некоторые эпидемии
продолжаются несколько месяцев. Другие – пока не умрут все вокруг. Польгара
знает об этом больше меня. У нее есть опыт в медицине.
– Чтобы определить заболевание, мне нужно знать его
симптомы, – сказала Польгара.
Закет порылся в стопке документов, лежащих перед ним на
столе.
– Вот. – Он достал кусок пергамента и прочел: –
Высокая температура, тошнота, рвота. Озноб, обильный пот, боль в горле,
головная боль. Наконец – бред и смерть.
– А как выглядят тела после смерти?
– На лицах застывает ужасная улыбка, – сообщил
император, заглянув в бумагу.
Она покачала головой.
– Этого я и боялась.
– Что же это?
– Одна из форм чумы.
– Чумы?! – Он побледнел. – Я думал, что от
нее на теле появляются пузыри. Здесь этого нет. – Он снова посмотрел в
пергамент.
– Существует несколько разновидностей чумы, Закет. При
самой распространенной появляются эти самые пузыри, о которых вы говорите. При
другой страдают легкие. А здесь мы имеем дело с довольно редкой и очень
заразной формой чумы.
– Можно ее вылечить?
