– Анита, вы очнулись?
Я открыла глаза. В голову хлынул свет. Я снова закрыла глаза
от света и от боли, но боль осталась. Я повернула голову, и это было ошибкой.
Боль превратилась в непобедимую тошноту. Как будто кости головы пытались
соскользнуть с мест. Я закрыла рукой глаза и застонала.
– Анита, вам нехорошо?
Зачем задавать вопросы, ответ на которые очевиден? Я
ответила шепотом, не зная, чем отзовется для меня попытка заговорить. Вроде бы
не очень плохо.
– Просто великолепно.
– Что? – Это был голос женщины.
– Я думаю, она проявляет сарказм, – сказал Жан-Клод. В
голосе его звучало облегчение. – Если она шутит, значит, она не сильно пострадала.
В этом я не была уверена. Тошнота накатывала волнами, от
головы к желудку, вместо того чтобы наоборот. Спорить можно, что у меня
сотрясение. Вопрос в том, насколько сильное?
– Вы можете двигаться, Анита?
– Нет, – шепнула я.
– Позвольте мне перефразировать вопрос. Если я вам
помогу, вы сможете сесть?
Я сглотнула слюну, пытаясь дышать сквозь тошноту и боль.
– Может быть.
Две руки скользнули под мои плечи. Кости у меня в голове
поехали вперед, когда он меня поднял. Я ахнула от боли.
– Меня сейчас стошнит.
Я перевернулась на четвереньки. Движение это было слишком
быстрым, и боль налетела вихрем света и тьмы. Живот сводило, рвота стояла у
горла, голова раскалывалась.
Жан-Клод держал меня за талию, его холодная рука лежала у
меня на лбу, не давая костям головы расползаться. И голос его поддерживал меня,
как прикосновение гладкой простыни к коже. Он тихо и ласково говорил
по-французски. Я не понимала ни слова, но и не надо было. Его голос держал
меня, укачивал, унося часть боли.
Он прижал меня к груди, и я была слишком слаба, чтобы
возражать. Боль колотилась в голове, но теперь это была далекая, пульсирующая,
тупеющая боль. Голову повернуть все равно было невозможно, будто она
выскользнула из шарниров, но боль была уже другая, терпимая. Он вытер мне лицо
и губы влажной тканью.
– Вам лучше? – спросил он.
– Да. – Я сама не заметила, когда ушла боль.
– Что ты сделал, Жан-Клод? – спросила Тереза.
– Николаос хотела видеть ее в сознании и здоровой. Ты
видела, какова она была. Ей нужна больница, а не дополнительные пытки.
– И потому ты ее полечил. – Женщина-вампир явно
забавлялась ситуацией. – Николаос не будет довольна.
Я почувствовала, как он пожал плечами.
– Я сделал то, что было необходимо.
Я уже могла открыть глаза, не щурясь и не вызывая боли. Мы
были в темнице – по-другому и не назовешь. Квадратную камеру двадцать на
двадцать футов окружали толстые каменные стены. К зарешеченной деревянной двери
вели вверх каменные ступени. Даже кольца для цепей были в стенах. Факелы
дымились на стенах. Не хватало только дыбы и палача в черном клобуке – такого,
с бычьими бицепсами и татуировкой “Не забуду мать родную”. Да, это завершило бы
картину. Мне было лучше, намного лучше. Я не должна была так быстро оправиться.
Мне случалось получать удары, и сильные. Не бывает, чтобы вот так просто все
прошло.
– Вы можете сидеть без помощи? – спросил Жан-Клод.
К моему удивлению, ответ оказался положительным. Я села,
прислонившись спиной к стене. Посреди пола была вполне современная сточная
решетка.
Тереза смотрела на меня, держа руки на бедрах.
– Да, ты быстро оправляешься. – В ее голосе звучало
приятное изумление и еще что-то, что я не могла назвать.
– Ни боли, ни тошноты – все прошло. Как это получилось?
Она ухмыльнулась, скривив губы.
– Об этом тебе надо спросить Жан-Клода. Это он сделал,
не я.
– Потому что ты этого сделать не могла бы.
В его голосе слышался чуть тепловатый намек на злость.
Она побледнела.
– Я бы этого все равно не стала делать.
– О чем вы говорите? – спросила я.
Жан-Клод повернулся ко мне; красивое лицо было
непроницаемым. Темные глаза смотрели в мои – и это были глаза как глаза.
– Давай, мастер вампиров, скажи ей. Увидишь, насколько
она благодарна.
Жан-Клод смотрел на меня, разглядывая мое лицо.
– У вас была сильная контузия, сотрясение. Но Николаос
не позволила бы нам доставить вас в больницу, пока не будет закончено это…
интервью. Я боялся, что вы умрете или окажетесь неспособны… функционировать. –
Никогда я не слышала в его голосе такой неуверенности. – Поэтому я поделился с
вами своей жизненной силой.
Я затрясла головой – крупная ошибка. Пришлось прижать руки
ко лбу.
– Я не понимаю.
Он широко развел руками:
– У меня нет других слов.
– Позволь мне! – вмешалась Тереза. – Он просто сделал
первый шаг к превращению тебя в слугу.
– Не может быть. – Мне все еще трудно было мыслить
ясно, но я знала, что это неправда. – Он не пытался воздействовать на меня
разумом или глазами. Он не кусал меня.
– Я говорю не об этих жалких полутварях, носящих
несколько укусов и бегающих по нашим поручениям. Я имею в виду постоянного
слугу-человека, которого никогда не кусают, никогда не ранят. Такого, который
стареет почти так же медленно, как мы.
Я все еще не понимала. Наверное, это выражалось на моем
лице, потому что Жан-Клод сказал:
– Я забрал вашу боль и дал вам часть моей… выносливости.
– Значит, вы испытываете мою боль?
– Нет, боль прошла. Я сделал вас чуть менее уязвимой.
Вас теперь труднее ранить.
До меня все еще не дошло до конца или просто это было вне
моих понятий.
– Все равно не понимаю.
– Послушай, женщина, он дал тебе то, что мы считаем
великим даром и даем лишь тем, кто показал себя бесценным.
Я уставилась на Жан-Клода.
– Это значит, что я теперь как-то в вашей власти?
– Как раз наоборот, – ответила Тереза. – Ты теперь не
подвержена действию его взгляда, голоса, ума. Ты будешь служить ему только по
твоему собственному желанию, ничего больше. Теперь ты понимаешь, что он сделал.
Я посмотрела в ее черные глаза. Просто глаза и ничего
больше.
Она кивнула.
– Ты теперь начинаешь понимать. У тебя, как у
аниматора, был частичный иммунитет к нашим взглядам. Теперь у тебя иммунитет
почти полный. – Она рассмеялась коротким лающим смешком. – Николаос уничтожит
вас обоих.
