– Пошли, – сказала я.
Мы встали, я оставила чаевые, и мы отправились на поиски
следов.
Глава 20
Ребекка Майлз жила в трущобах южной части города. Здесь
улицы были названы по штатам: Техас, Миссисипи, Индиана. Дом был слепой, почти
все окна забиты досками. Трава была высокая, как бегония, но и вполовину не
такая красивая. За квартал отсюда стояли дорогие дома политиков и яппи, но в
квартале Ребекки яппи не водились.
Квартира Ребекки была в конце длинного и узкого коридора.
Кондиционера в нем не было, и жара была, как мех на груди – густой и теплый.
Над протертым ковром висел тусклый пузырь лампочки. Позеленевшие стены кое-где
были покрыты пятнами белой штукатурки, но было чисто. Запах лизола с сосновым
ароматизатором был так густ, что вызывал тошноту. С ковра можно было есть, если
захочешь, только шерсть будет во рту. С лезущей из ковра шерстью никаким
лизолом ничего не сделаешь.
Как мы и договорились в машине, Филипп постучал в дверь.
Смысл был в том, что он сгладит недоверие, которое могло у девушки возникнуть
оттого, что в ее скромное обиталище нагрянула Истребительница. Минут пятнадцать
пришлось стучать и ждать, пока за дверью кто-то зашевелился.
Дверь открылась на длину цепочки. Кто открыл, мне не было
видно. Женский заспанный голос произнес:
– Филипп, ты что здесь делаешь?
– Впустишь меня на несколько минут? – спросил он. Лица
его я не видела, но готова была поставить все свое движимое и недвижимое, что
он улыбнулся ей одной из своих нечестивых улыбок.
– Конечно. Извини, ты меня разбудил.
Дверь закрылась, зазвякала цепочка, и дверь открылась
полностью. Я все еще не видела ее за спиной Филиппа, так что, думаю, и она меня
не видела.
Филипп вошел, и я последовала за ним, пока дверь не успела
закрыться. В квартире было жарко, как в печи. От темноты, казалось бы, должна
быть прохлада, а вместо того была только клаустрофобия. У меня с лица закапал
пот.
Ребекка Майлз стояла, держа дверь. Она была худа,
безжизненные темные волосы прямо свисали на плечи. Скулы выступали из-под кожи
лица. Белое домашнее платье меня просто ошеломило. К ней подходило слово
“деликатная” или “хрупкая”. Небольшие темные глаза заморгали на меня. В
квартире было темно, свет не пропускали толстые шторы. Она видела меня только
раз, вскоре после смерти Мориса.
– Ты привел с собой подругу? – спросила она, закрывая
дверь, и мы остались в темноте. – Да, – ответил Филипп. – Это Анита Блейк…
Тихим полузадушенным голосом она перебила:
– Истребительница?
– Да, но…
Она открыла свой маленький ротик и завизжала. Бросилась на
меня, когтя и колотя ладонями. Я собралась и прикрыла лицо локтями. Она
дралась, как дерутся девчонки – открытыми ладонями, ногтями, размахивающими
руками. Схватив ее за запястье, я дала ее собственной инерции пронести ее мимо
меня. С небольшой помощью она споткнулась и упала на колени. Ее правая рука
была у меня в замке. Замок давит на локоть, и это больно, а если надавить еще
чуть-чуть – рука хрустнет. А мало кто хорошо дерется со сломанной в локте
рукой.
Этой женщине я не хотела ломать руку. Вообще не хотела ей
делать больно. У меня на руке остались две кровоточащие царапины. Хорошо, что у
нее не было оружия.
Она попыталась вывернуться, и я чуть нажала. Она
затрепетала, часто и тяжело дыша. – Его нельзя убивать! Вы не имеете права!
Пожалуйста, не надо!
Она заплакала, под слишком большим платьем затряслись тонкие
плечи. Я стояла над ней, держа ее руку и причиняя боль.
Я медленно отпустила ее руку и встала так, чтобы она до меня
не дотянулась. Я надеялась, что она больше не бросится. Я не хотела причинять
ей вреда, но и не хотела, чтобы она меня травмировала. Царапины начинали
саднить.
Ребекка Майлз не думала о второй попытке. Она скорчилась у
двери, охватив колени тонкими изголодавшимися руками. И всхлипывала, ловя ртом
воздух:
– Нельзя его убивать! Не надо! Прошу вас, не надо!
Она стала раскачиваться, сжимая себя руками, будто боялась
рассыпаться, как треснувший стакан.
Господи, бывают дни, когда я ненавижу свою работу.
– Скажи ей, Филипп. Скажи, что мы не собираемся никого
убивать.
Филипп опустился рядом с ней и заговорил. Что он говорил, я
не слышала. Отрывистые всхлипывания плыли мимо меня в открытую дверь справа.
Она вела в спальню.
Рядом с кроватью стоял гроб из черного дерева, может быть,
из вишни, лакированный до блеска. Она подумала, что я пришла убить ее любовника.
О Господи.
Ванная была тесная и захламленная. Я щелкнула выключателем,
и резкий желтый свет ничего приятного не осветил. Косметика, разбросанная по
треснувшему умывальнику, как жертвы на поле боя. Почти насквозь проржавевшая
ванна. Я нашла мочалку, которая показалась мне чище других, и полила холодной
водой из крана. Вода была цвета спитого кофе. Трубы дрожали, звякали и выли.
Наконец пошла чистая вода. Холодная вода была приятна рукам, но на шею и в лицо
я плескать не стала. Слишком тут было грязно. Выжимая мочалку, я подняла глаза.
Зеркало было покрыто паутиной трещин. Лицо отражалось в нем разломанным на
куски. Второй раз я в него смотреться не стала.
Проходя через спальню, я подумала вдруг, не постучать ли в
крышку гроба. Есть кто-нибудь дома? Я этого не сделала. Как подсказывал мой
опыт, “кто-нибудь” мог постучать обратно.
Филипп уже отвел женщину к дивану. Она прильнула к нему
бескостным телом, тяжело дыша, но плач почти прекратился. При виде меня она
вздрогнула. Я постаралась не выглядеть злобной – у меня это хорошо получается –
и протянула мочалку Филиппу.
– Вытри ей лицо и приложи потом к затылку. Это поможет.
Он сделал, как я сказала, и она уставилась на меня, сидя с
прижатой к затылку мокрой мочалкой. Глаза, у нее вылезали из орбит, показывая
белки. Ее трясло.
Я нашла выключатель, и комнату озарил резкий свет. Один
взгляд на эту комнату – и мне захотелось свет погасить, но я этого не сделала.
Я опасалась, что Ребекка снова на меня набросится, если я сяду рядом, или у неё
случится окончательный срыв. Правда, это будет мило? Единственный стул стоял,
покосившись и выпустив наружу клок набивки. Я решила постоять.
Филипп посмотрел на меня. Его очки были теперь засунуты за
ворот безрукавки. Глаза у него были большие и острожные, будто он не хотел,
чтобы я догадалась о его мыслях. Одной рукой он обнимал Ребекку за плечи, будто
защищаясь. Я сама себе показалась громилой.
– Я ей сказал, зачем мы здесь. Сказал, что ты Джека не
тронешь.
– Который в гробу? – Я не смогла сдержать улыбку. “Джек
из коробочки”.
– Да. – Филипп посмотрел на меня так, будто улыбка была
совершенно неуместна.
