– Что значит вторая метка?
Она облизнула губы, мягко, как котенок.
– Объясним ей, Бурхард? Надо ли ей рассказать, что мы
знаем?
– Если она воистину не знает, госпожа, наш долг ее
просветить, – ответил он.
– Да, – сказала она и скользнула обратно к креслу. –
Бурхард, скажи ей, сколько тебе лет. – Мне шестьсот три года от роду.
Я посмотрела в его гладкое лицо и покачала головой.
– Но вы не вампир, вы человек.
– Я получил четвертую метку и буду жить до тех пор,
пока буду нужен моей госпоже.
– Нет. Жан-Клод не сделал бы этого со мной, – сказала
я.
Николаос чуть развела ручками.
– Я его очень сильно прижала. Я знала о первой метке,
которая тебя вылечила. Полагаю, он отчаянно хотел спастись.
Я вспомнила отдающийся у меня эхом в голове голос:
“Простите. У меня нет выбора”. Будь он проклят! Выбор всегда есть.
– Он снится мне каждую ночь. Что это значит?
– Это он общается с тобой, аниматор. После третьей
метки наступает более прямой ментальный контакт.
– Нет, – сказала я.
– Что “нет”, аниматор? Нет третьей метке или “нет” – ты
нам не веришь?
– Я не хочу быть ничьим слугой.
– Последнее время ты ешь больше обычного? – спросила
она.
Вопрос был такой странный, что я минуту на нее пялилась,
пока ответила:
– Да. А это важно?
Улыбка Николаос исчезла.
– Он качает из тебя энергию, Анита. Он питается от
твоего тела. Ему бы полагалось уже ослабеть, но ты поддерживаешь в нем силу.
– Я этого не хотела.
– Я тебе верю, – сказала она. – Прошлой ночью, когда я
поняла, что он сделал, я была вне себя от злости. И потому взяла твоего
любовника.
– Поверь мне, пожалуйста. Он не мой любовник.
– Зачем же он рисковал попасть под мой гнев, спасая
тебя? Дружба? Порядочность? Не думаю.
Ладно, пусть верит, во что хочет. Лишь бы отпустила нас
живыми – другой цели сейчас нет.
– Что мы с Филиппом можем сделать, чтобы исправить
положение?
– О, как вежливо. Мне это нравится. – Она небрежным жестом,
как гладят собаку, положила ручку на талию Бурхарда. – Должны ли мы показать
ей, что ее ждет?
– Если госпожа этого желает.
– Желает.
Бурхард встал перед ней на колени, лицо на уровне ее груди.
Николаос посмотрела на меня поверх его головы:
– Вот это, – сказала она, – четвертая метка.
Ее руки поднялись к жемчужной пуговице на платье. Она широко
раскрыла платье, обнажив полусформировавшиеся детские груди. Рядом с левой
грудью она провела ногтем. Кожа раскрылась, как земля под плугом, пролив тонкую
струйку крови на грудь и живот.
Лица Бурхарда мне не было видно. Он наклонился вперед,
охватив ее руками за талию. Лицо его погрузилось между ее грудей. Она
напряглась, выгнув спину. Безмолвие комнаты заполнили тихие сосущие звуки.
Я отвернулась, только бы не смотреть на них, будто они при
мне занимались сексом, а я не могла выйти. Валентин смотрел на меня, я ответила
ему взглядом, не отводя глаз. Он сдвинул пальцем на затылок воображаемую шляпу
и усмехнулся мне, сверкнув клыками. Я сделала вид, что не вижу его в упор.
Бурхард сидел, откинувшись спиной на кресло. Лицо его
обмякло и покраснело, грудь поднималась глубокими отрывистыми вдохами. Он
трясущейся рукой вытер кровь с губ. Николаос сидела неподвижно, откинув голову
назад и закрыв глаза. Кажется, секс оказался не такой уж плохой аналогией.
Николаос заговорила с откинутой назад головой и закрытыми
глазами.
– Твой друг Вилли лежит в гробу. Ему было жаль Филиппа.
Его следует избавить от подобных инстинктов.
Она резко подняла голову, глаза были яркие, почти сияющие,
будто светились изнутри.
– Сегодня ты видишь мой шрам?
Я покачала головой. Она снова была красивым ребенком,
целиком и полностью. Без малейшего несовершенства.
– У тебя снова безупречный вид. Почему?
– Потому что я трачу на это энергию. Мне приходится над
этим работать.
Голос ее был низким и теплым, как надвигающаяся издали
гроза.
У меня зашевелились волосы на шее. Что-то должно было
случиться плохое.
– У Жан-Клода есть последователи, Анита. Если я его
убью, они превратят его в мученика. Но если я обнажу его слабость, бессилие,
они отпадут от него и пойдут за мной или ни за кем.
Она встала, и платье было снова застегнуто до шеи. Белые
хлопковые волосы шевелились, будто их раздувал ветер, но ветра не было.
– Я уничтожу то, что взял под свою защиту Жан-Клод.
Успею я достать нож, привязанный к лодыжке? И что мне в нем
будет толку?
– Я докажу, что Жан-Клод не может защитить ничего. Я
повелеваю всем.
Эгоцентричная сука. Винтер схватил меня за руку раньше, чем
я могла что-нибудь сделать. Слишком я была занята слежкой за вампирами, чтобы
замечать еще и людей.
– Идите, – сказала она. – Убейте его.
Обри и Валентин отошли от стены и поклонились. И тут же их
не стало, будто исчезли. Я повернулась к Николаос.
– Да, – улыбнулась она. – Я затуманила твой разум, и ты
не видела, как они вышли.
– Куда они пошли? – спросила я, и живот у меня свело
судорогой. Кажется, я знала ответ. – Жан-Клод взял Филиппа под свою защиту,
следовательно, Филипп должен умереть.
– Нет!
– Еще как да, – снова улыбнулась Николаос.
Крик разорвал тишину коридора. Мужской крик. Крик Филиппа.
– Нет!
Я почти упала на колени, только Винтер не давал мне
коснуться пола. Я притворилась, что потеряла сознание, обвиснув в его руках. Он
меня выпустил. Я схватилась за нож в ножнах на лодыжке. Мы с Винтером стояли
близко к коридору, далеко от Николаос и ее человека. Может быть, достаточно
далеко.
Винтер глядел на нее, будто ожидая приказа. Я взлетела с
пола и всадила нож ему в пах. Он погрузился по рукоять, и кровь хлынула оттуда,
когда я вытащила нож и бросилась по коридору. Когда первое дуновение ветра
коснулось моего затылка, я уже была у двери. Не оглянувшись, я открыла ее.
Филипп обвис в цепях. Кровь яркой широкой волной залила ему
грудь и плескала на пол дождем. Свет факела плясал на поблескивающей кости
позвоночника. Ему разорвали горло.
Я отшатнулась к стене, будто меня ударили. Мне не хватало
воздуху. Кто-то все шептал и шептал: “Боже мой, Боже мой”, и это была я. Я
пошла вниз по ступеням, прижимаясь спиной к стене. Я не могла оторвать от него
глаз. Не могла отвернуться. Не могла дышать. Не могла плакать.
