Пламя факела плясало у них в глазах, создавая иллюзию
движения. Внутри у меня созрел крик и выплеснулся через горло:
– Филипп!
Между мной и Филиппом встал покрытый кровью Обри.
– Жду не дождусь, пока придет пора идти в гости к твоей
подруге, красавице Кэтрин.
Я хотела с воплем броситься на него. Вместо этого я
прижалась к стене, держа нож незаметно у бока. Моей целью больше не было
выбраться живой. Целью было убить Обри. – Ты сукин сын. Вонючий гребаный сукин
сын.
Голос мой звучал абсолютно спокойно, без малейшего намека на
эмоции. Я не боялась. Обри насупился сквозь маску из крови Филиппа.
– Не смей так со мной разговаривать!
– Ты мерзкий, вонючий, гребаный в рот пидор.
Он скользнул ко мне, как я и хотела. Он схватил меня за
плечо, и я изо всей силы гаркнула ему в лицо. Он на мгновение опешил. Я сунула
лезвие ему между ребер. Оно было острым и тонким, и я всунула его по рукоять.
Тело его напряглось, навалившись на меня. Глаза расширились от удивления. Рот
раскрылся и закрылся, но без единого звука. Он хлопнулся на пол, хватаясь
пальцами за воздух.
Тут же рядом с телом склонился Валентин:
– Что ты с ним сделала?
Он не видел ножа, заслоненного телом Обри.
– Я его убила, сукин ты сын, и тебя тоже убью.
Валентин вскочил на ноги, начал что-то говорить, и тут ад
сорвался с цепи. Дверь камеры влетела внутрь и разбилась в куски о дальнюю
стену. В камеру ворвался смерч.
Валентин упал на колени, ткнувшись головой в пол. Он
кланялся. Я распласталась по стене. Ветер рванул меня за волосы, сбросив их на
глаза.
Шум стал тише, и я прищурилась на дверь. Над верхней
ступенью парила Николаос. Волосы ее потрескивали вокруг головы, как паутинный
шелк. Кожа ее сжалась вокруг костей, придав ей вид скелета. В глазах горел
бледный голубой огонь. Она поплыла вниз, вытянув руки.
Я видела голубые огни вен у нее под кожей. И побежала.
Побежала к дальней стене, к тоннелю, в который уходили крысолюды.
Ветер отбросил меня к стене, и я поползла к тоннелю на
четвереньках. Дыра была большая, черная, меня обдало холодным воздухом, и
что-то схватило меня за лодыжку.
Я вскрикнула. Тварь, которая была Николаос, втянула меня
обратно. Она ударила меня об стену, пригвоздив мои запястья одной костлявой
рукой. Ее тело навалилось мне на ноги – кости под тканью платья. Губы
отодвинулись, обнажив клыки и зубы. Голова скелета прошипела:
– Ты научишься повиноваться мне!
Она заорала мне в лицо, и я вскрикнула в ответ. Без слов –
это был крик зверя в капкане. Сердце колотилось в горле. Я не могла дышать.
– Не-е-ет!
– Гляди на меня! – взвизгнула тварь.
И я поглядела. Я упала в синее пламя ее глаз. Пламя впилось
мне в мозг. Ее мысли резали меня, как ножи, отрезая от меня ломти. Ее ярость
горела и жгла, пока мне не стало казаться, что кожа слезает у меня с лица
слоями. Когти врезались в кости черепа, кроша их в пыль.
Когда ко мне вернулось зрение, я лежала, скорчившись, у
стены, и она стояла надо мной, не касаясь меня – в этом не было необходимости.
Я тряслась, тряслась так сильно, что зубы стучали, И было холодно, невыносимо
холодно.
– И, наконец, аниматор, ты будешь называть меня
госпожой и будешь называть так от всего сердца.
Вдруг она наклонилась надо мной, навалилась на меня своим
тонким телом, прижав руками мои плечи к полу. Я не могла шевельнуться.
Красивая девочка прижалась лицом к моей щеке и шепнула:
– Сейчас я всажу клыки тебе в шею, и ты ничего сделать
не сможешь.
Ее тонкая ушная раковина щекотала мои губы. Я впилась в нее
зубами, пока не почувствовала вкус крови. Она взвизгнула и отдернулась; по ее
щеке побежала кровь.
Ослепительные бритвы когтями разорвали мой мозг. Ее боль и
ярость превратили мой мозг в оглупевшую жижу. Кажется, я снова вскрикнула, но
сама себя не услышала. Потом я вообще ничего не слышала. Навалилась тьма, она поглотила
Николаос и оставила меня одну плыть во мраке.
Глава 39
Я очнулась, что само по себе уже было приятным сюрпризом. Я
моргала на люстру, висящую под потолком. Я была жива, и я не была в подземелье.
Приятная новость.
Почему меня должно удивлять, что я жива? Я провела пальцами
по грубой узловатой ткани кушетки, на которой я лежала. Над кушеткой висела
картина. Речной пейзаж с баржами, мулами, людьми. Кто-то подошел ко мне и
наклонился – длинные песочные волосы, квадратная челюсть, красивое лицо. Не так
нечеловечески прекрасен, как казалось мне раньше, но все еще красив. Чтобы
танцевать в стриптизе, красота, я думаю, необходима. – Роберт?
Мой голос отозвался хриплым карканьем.
Он присел возле меня:
– Я боялся, что вы не очнетесь до рассвета. Вы сильно
ранены?
– Где… – Я прочистила горло, и это чуть помогло. – Где
я?
– В кабинете Жан-Клода в “Запретном плоде”.
– Как я сюда попала?
– Вас привезла Николаос. Она сказала: “Вот шлюха твоего
хозяина”.
Я видела, как шевельнулось его горло, когда он проглотил
слюну. Это мне что-то напомнило, но я не могла вспомнить, что.
– Вы знаете, что сделал Жан-Клод? – спросила я.
Роберт кивнул.
– Мой мастер дважды вас отметил. Когда я говорю с вами,
я говорю с ним.
Он имел в виду фигурально или буквально? Честно говоря, мне
не хотелось этого знать.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
В самом тоне его вопроса заключалось предположение, что не
очень хорошо. Горло болело. Я подняла руку и коснулась его. Засохшая кровь. У
меня на шее.
Я закрыла глаза, но это не очень помогло. У меня из горла
вырвался тихий звук, похожий на всхлип. В мозгу горел образ Филиппа. Текущая из
его горла кровь, разорванное розовое мясо. Я затрясла головой и постаралась
дышать глубоко и медленно. Не помогло. – Ванная, – сказала я.
Роберт показал мне, где это. Я вошла, встала на холодный пол
на колени, и меня стало рвать в унитаз, пока не осталось ничего, кроме желчи.
Тогда я подошла к умывальнику и плеснула холодной водой в рот и на лицо. Потом
посмотрела на себя в зеркало. Глаза у меня стали из карих черными, кожа
приобрела болезненный оттенок. Я выглядела безобразно, а чувствовала себя еще
хуже.
А самое худшее было у меня на шее. Незаживающий укус
Филиппа, но следы клыков. Крошечные, исчезающие следы клыков. Николаос меня…
заразила. Чтобы показать, что может делать что хочет с людьми-слугами
Жан-Клода. Она показала, какая она крутая. О да. По-настоящему крутая.
