Событие вот какое: капитан Смоллетт делает запись в судовом журнале «Испаньолы». Излагает, что произошло за день. Он, оказывается, прихватил журнал с собой, покидая судно, равно как и перья с чернилами.
Раз уж Смоллетт такой педантичный человек, наверняка в журнале появились записи за все последовавшие дни. Капитан позже был ранен, но в беспамятстве он не лежал. Оставался в здравом уме и твердой памяти. Пуля попала в лопатку, двигать рукой капитан не мог – правой или левой, мы не знаем, но если даже правой – люди вокруг грамотные, есть кому внести под диктовку капитана очередную запись в журнал.
А теперь задумаемся: Хокинс сочиняет свой мемуар, несколько глав для рукописи пишет Ливси. Когда это происходит – несколько месяцев спустя, или несколько лет, – не столь важно. Главное, что не сразу, не по горячим следам событий.
Человеческая память несовершенна, приключений на острове произошло множество и все они туго спрессованы, втиснуты в небольшой временной промежуток. Немудрено что-то забыть или перепутать…
Но есть же судовой журнал, бесценный документ! Отличное подспорье в работе!
Если бы Ливси и Хокинс в самом деле собирались поведать нам истинную картину, порожденный их совместными трудами текст пестрел бы цитатами из судового журнала, обширными выписками. По меньшей мере ссылки на судовой журнал имелись бы…
Но их нет. На следующий день капитан пообещал, что упомянет в судовом журнале образцовое исполнение Греем обязанностей. И все, журнал больше нигде и никак не упоминается. Исчез. Испарился… Может, он и в самом деле был как-то утрачен в ходе бурных событий? А как именно? Захват блокгауза пиратами не состоялся. И пожара не было. Эвакуация из крепости в пещеру Бена Ганна прошла без спешки, в плановом порядке, – если уж капитан не позабыл журнал при экстренном бегстве с «Испаньолы», то теперь и подавно не мог оставить его пиратам…
Так почему же Ливси и Хокинс никак не ссылаются на судовой журнал?!
Ответ очевиден. Потому что их изложение событий весьма разнится с беспристрастными записями…
Но одна запись все же частично процитирована. Самая первая из сделанных на берегу. Почему именно она? Да потому, что в ней-то как раз есть подтверждение версии Хокинса-Ливси. Судовой журнал вел не Господь Бог, а Александр Смоллетт, который всеведением не отличался и мог ошибаться. Он написал: «Том Редрут, слуга и земляк владельца шхуны, убит разбойниками», написал, искренне заблуждаясь. Это заблуждение в мемуаре процитировано – версия с пиратским выстрелом шаткая и любое подтверждение сгодится.
Еще один любопытный момент, хоть и не столь важный, связан с журналом… Из единственной приведенной цитаты мы узнаем имя доктора Ливси. Зовут его, оказывается, Дэвид. Ну да, конечно, библейский Давид… Самый известный эпизод в биографии этого персонажа – противостояние с Голиафом, с неизмеримо более сильным противником.
Доктору противостоят в данный момент сразу два Голиафа: Сильвер с пиратами и сквайр Трелони с подручными. И именно сейчас, не раньше и не позже, он получает в рукописи имя Давид.
Всё логично.
* * *
Но едва Ливси оценил свои шансы как весьма незавидные – они немедленно начали расти, словно акции «Компании южных морей».
Для начала против Трелони восстал капитан Смоллетт – демонстративно и в настолько грубой форме, насколько капитану позволяли его понятия о дисциплине и полученное воспитание.
Смоллетт и до того, командуя бегством со шхуны, распоряжался единолично, на сквайра не оглядываясь и мнение его не спрашивая. Но там иное – ялик все-таки часть «Испаньолы», где Смоллетт первый после бога. Да и сам Трелони не рвался к рулю, своего мнения даже не высказывал и уж тем более не пытался его навязать.
Но вот шхуна покинута, ялик утонул, все на суше. Трелони и Смоллетта связывают уже не отношения «капитан – пассажир», а скорее «наемный работник – работодатель».
К тому же у Трелони наконец-то прорезался голос. Он пытается отдать распоряжение своему наемному работнику…
Напомним ситуацию: капитан поднял над блокгаузом британский флаг, пираты вскоре начали бомбардировку. После второго пушечного выстрела Трелони обращается к капитану: «Сруб с корабля не виден. Они, должно быть, целятся в наш флаг. Не лучше ли спустить его?»
Звучит как просьба, но если учесть, кто тут кому платит жалованье, можно считать слова сквайра распоряжением.
Реакция Смоллетта очень жесткая: «Спустить флаг? – возмутился капитан. – Нет, сэр. Пусть его спускает кто угодно, но только не я».
Ливси, пытаясь сгладить неловкость, тут же вспоминает про гордый морской обычай не спускать флаг корабля в сражении. Спустил – значит, сдаешься.
Неубедительно. Они не на море. Они на суше и бревенчатый сруб никакой не корабль. Доктор первым не позволил бы капитану рисковать жизнями всех ради глупого морского форса. Но он не возражает – флаг так флаг, пускай стреляют. И пишет нечто фанфаронское: «Это была хорошая политика – мы хотели доказать врагам, что нам вовсе не страшна их пальба».
А капитан должен был по идее не возмущаться, а спокойно объяснить Трелони несколько вещей (Ливси он их очевидно объяснил, отведя доктора в сторонку). Вот каких:
Что пушка на «Испаньоле» дострелить до блокгауза может, но рассеяние у ее ядер на таком расстояние чудовищное, они случайным образом отклоняются на двести-триста ярдов в любую сторону и попасть в сруб можно лишь при большой удаче; что Израэль Хендс уже взял верный прицел, и спускай флаг, не спускай, – блокгауз останется на том же месте и Хендс так и будет стрелять, прицела не меняя; что в экипаже были честные матросы, в мятеже участвовать не желавшие, и Грей лишь один из них, к тому же где-то на берегу остается юнга Хокинс, – высоко поднятый флаг показывает, где должны собраться все люди, оставшиеся верными своему долгу.
Так должен был ответить капитан Смоллетт своему работодателю. Но не ответил. Попросту послал сквайра. Не на три буквы, но приблизительно в тот район.
Что случилось? Что за взрыв возмущения? Ведь совсем недавно капитан вполне тактично утешал Трелони, когда тот распустил сопли на весь блокгауз, рыдая над подстреленным Редрутом…
А случилось вот что: непосредственно перед своей направленной на сквайра вспышкой Смоллетт подсчитывал запасы. Инвентаризацию проводил. «Он спустился и начал перебирать и пересчитывать запасы, словно ничего другого не было на свете», – иронично сообщает нам Ливси.
Ирония доктора неуместна. На свете много чего было в тот момент, но не было ничего важнее для осажденных в блокгаузе. Сколько у них пороха, пуль и провианта – вопрос их жизни и смерти.
Закончив ревизию, Смоллетт испытал потрясение. Понял, в какой ловушке оказался, покинув «Испаньолу». Еды на десять дней. И что потом? Охотиться? С мушкетами «Смуглая Бесс» они бы наохотились… Шишками бы питались и устрицами. Если бы Сильвер, конечно, позволил за устрицами нырять и спокойно собирать шишки под соснами…
